— Какая жалость, что он не мазурик!
— Да, — сказал юный Чарльз Бейтс, — он своей
выгоды не понимает.
Плут снова вздохнул и снова взялся за трубку; так же поступил
и Чарли Бейтс. Несколько секунд оба курили молча.
— Ты, наверно, даже не знаешь, что такое
мазурик? — задумчиво спросил Плут.
— Мне кажется, знаю, — отозвался Оливер, поднимая
голову. — Это во… вы один из них, правда? — запнувшись, спросил он.
— Совершенно верно, — ответил Плут. — Я бы не
унизился до какого-нибудь другого занятия.
Сообщив о таком решении, мистер Даукинс сердито сдвинул
шляпу набекрень и посмотрел на юного Бейтса, как будто вызывая его на
возражения.
— Совершенно верно, — повторил Плут. — А
также и Чарли, и Феджин, и Сайкс, и Нэнси, и Бет. Все мы мазурики, не исключая
и собаки. А она будет половчее нас всех!
— И уж она-то не донесет! — добавил Чарли Бейтс.
— Она бы и не тявкнула на суде из боязни проболтаться…
э, нет, даже если бы ее там привязали и две недели не давали жрать, —
сказал Плут.
— Ни за что бы не тявкнула, — подтвердил Чарли.
— Чудная собака, — продолжал Плут. — Как
свирепо она смотрит на чужого, который вздумает смеяться или петь при ней! А
как ворчит, когда играют на скрипке! И ненавидит всех собак другой породы! О!
— Настоящая христианка! — сказал Чарли.
Он хотел только похвалить собаку за ее качества, но его
замечание было уместно и в ином смысле, хотя юный Бейтс этого не знал: много
есть леди и джентльменов, претендующих на то, чтобы их считали истинными
христианами, которые обнаруживают поразительное сходство с собакой мистера
Сайкса.
— Ну ладно, — сказал Плут, возвращаясь к теме, от
которой они отвлеклись, ибо он всегда помнил о своей профессии. — Это не
имеет никакого отношения к нашему простаку.
— Правильно, — согласился Чарли. — Оливер,
почему ты не хочешь поступить в обучение к Феджину?
— И сразу сколотить себе состояние? — усмехаясь,
добавил Плут.
— А потом уйти от дел и зажить по-благородному? Я и сам
так поступлю, скажем, через четыре високосных года, в следующий же високосный,
в сорок второй вторник на троичной неделе, — сказал Чарли Бейтс.
— Мне это не нравится, — робко ответил
Оливер. — Я бы хотел, чтобы меня отпустили. Мне… мне хотелось бы уйти.
— А вот Феджин этого не хочет! — возразил Чарли.
Оливер знал это слишком хорошо, но, считая, что опасно
выражать открыто свои чувства, только вздохнул и продолжал чистить сапоги.
— Уйти! — воскликнул Плут. — Стыда у тебя
нет, что ли? И гордости никакой нет! Ты бы хотел уйти и жить за счет своих
друзей?
— Черт подери! — воскликнул юный Бейтс, вытаскивая
из кармана два-три шелковых платка и швыряя их в шкаф. — Это подло, вот
оно что!
— Я бы на это не пошел, — сказал Плут тоном
высокомерно-презрительным.
— А друзей своих бросать вы можете, — с бледной
улыбкой сказал Оливер, — и допускать, чтобы их наказывали за вас?
— Ну, знаешь ли, — отозвался Плут, размахивая
трубкой, — это было сделано из внимания к Феджину, ведь ищейки-то знают,
что мы работаем вместе, а он мог попасть в беду, если бы мы не улизнули… Вот в
чем тут дело, правда, Чарли?
Юный Бейтс кивнул в знак согласия и хотел что-то добавить,
но, внезапно вспомнив о бегстве Оливера, захохотал, и дым, которым он
затянулся, попал не в то горло, вследствие чего он минут пять кашлял и топал
ногами.
— Смотри! — сказал Плут, доставая из кармана целую
пригоршню шиллингов и полупенсовиков. — Вот это развеселая жизнь! Не все
ли равно, откуда они взялись? Ну, бери! Там, откуда их взяли, еще много
осталось. Что, не хочешь? Эх ты, простофиля!
— Это очень дурно, правда, Оливер? — сказал Чарли
Бейтс. — Кончится тем, что его за это вздернут, да?
— Я не понимаю, что это значит, — отозвался
Оливер.
— А вот что, дружище! — сказал Чарли.
С этими словами юный Бейтс схватил конец своего галстука,
дернул его кверху и, склонив голову набок, издал сквозь зубы какой-то странный
звук, поясняя с помощью этой веселенькой пантомимы, что вздергивание и
повешение — одно и то же.
— Вот что это значит, — сказал Чарли. —
Смотри, Джек, как он таращит глаза! Никогда еще я не видывал такого простофилю,
как этот мальчишка. Когда-нибудь он меня окончательно уморит, знаю, что уморит.
Юный Чарльз Бейтс, снова расхохотавшись так, что слезы
выступили у него на глазах, взялся за свою трубку.
— Тебя плохо воспитали, — сказал Плут, с большим
удовольствием созерцая свои сапоги, вычищенные Оливером. Впрочем, Феджин
что-нибудь из тебя сделает, или ты окажешься первым, от которого он ничего не
мог добиться. Начинай-ка лучше сразу, потому что все равно придется тебе
заняться этим ремеслом, и ты только время теряешь, Оливер.
Юный Бейтс подкрепил этот совет всевозможными увещаниями
морального порядка; когда же они были исчерпаны, он и его приятель мистер
Даукинс принялись описывать в ярких красках многочисленные удовольствия,
связанные с той жизнью, какую они вели, и намекали Оливеру, что для него лучше
безотлагательно снискать расположение мистера Феджина с помощью тех средств,
которыми пользовались они сами.
— И вбей себе в башку. Ноли, — сказал Плут,
услыхав, что еврей отпирает дверь наверху, — если ты не будешь таскать
утиралки и тикалки…
— Что толку в этих словах? — вмешался юный
Бейтс. — Он не понимает, о чем ты говоришь.
— Если ты не будешь таскать носовые платки и
часы, — сказал Плут, приспособляя свою речь к уровню развития
Оливера, — все равно их стащит кто-нибудь другой. От этого плохо будет
тем, у кого их стащат, и плохо будет тебе, и никто на этом деле не выгадает,
кроме того парня, который эти вещи прикарманит, а ты имеешь на них точь-в-точь
такое же право, как и он.
— Верно! — сказал еврей, который вошел в комнату,
не замеченный Оливером. — Все это очень просто, мой милый; очень просто,
можешь поверить на слово Плуту. Ха-ха-ха! Он знает азбуку своего ремесла.
Старик весело потирал руки, подтверждая рассуждения Плута, и
посмеивался, восхищенный способностями своего ученика.
На этот раз беседа оборвалась, так как еврей вернулся домой
в сопровождении мисс Бетси и джентльмена, которого Оливер ни разу еще не видел;
Плут называл его Томом Читлингом; он замешкался на лестнице, обмениваясь
любезностями с леди, и только что вошел в комнату.