— Вижу, что унесли, сударыня, — ответил
Оливер. — Зачем его убрали?
— Его сняли, дитя мое, потому что, по мнению мистера
Браунлоу, он как будто тебя беспокоил. А вдруг он, знаешь ли, помешал бы
выздоровлению, — сказала старая леди.
— О, право же нет! Он меня не беспокоил,
сударыня, — сказал Оливер. — Мне приятно было смотреть на него. Я
очень его полюбил.
— Ну-ну! — благодушно сказала старая леди. —
Постарайся, дорогой мой, как можно скорее поправиться, и тогда портрет будет
повешен на прежнее место. Это я тебе обещаю! А теперь поговорим о чем-нибудь
другом.
Вот все сведения, какие мог получить в то время Оливер о
портрете. В ту пору он старался об этом не думать, потому что старая леди была
очень добра к тему во время его болезни; и он внимательно выслушивал
бесконечные истории, какие она ему рассказывала о своей милой и прекрасной
дочери, вышедшей замуж за милого и прекрасного человека и жившей в деревне, и о
сыне, который служил клерком у купца в Вест-Индии и был также безупречным молодым
человеком, и четыре раза в год посылал домой такие почтительные письма, что у
нее слезы навертывались на глаза при упоминании о них. Старая леди долго
распространялась о превосходных качествах своих детей, а также и о достоинствах
своего доброго, славного мужа, который — бедная, добрая душа! — умер ровно
двадцать шесть лет назад… А затем наступало время пить чай. После чаю она
принималась обучать Оливера криббеджу,
[24]
который он усваивал
с такой же легкостью, с какой она его преподавала; и в эту игру они играли с
большим интересом и торжественностью, пока не наступал час, когда больному
надлежало дать теплого вина с водой и уложить его в мягкую постель.
Это были счастливые дни — дни выздоровления Оливера. Все
было так мирно, чисто и аккуратно, все были так добры и ласковы, что после шума
и сутолоки, среди которых протекала до сих пор его жизнь, ему казалось, будто
он в раю. Как только он окреп настолько, что мог уже одеться, мистер Браунлоу
приказал купить ему новый костюм, новую шляпу и новые башмаки. Когда Оливеру
объявили, что он может распорядиться по своему усмотрению старым своим платьем,
он отдал его служанке, которая была очень добра к нему, и попросил ее продать
это старье какому-нибудь еврею, а деньги оставить себе. Эту просьбу она с
готовностью исполнила. И когда Оливер, стоя у окна гостиной, увидел, как еврей
спрятал платье в свой мешок и удалился, он пришел в восторг при мысли, что эти
вещи унесли и теперь ему уже не грозит опасность снова их надеть. По правде
сказать, это были жалкие лохмотья, и у Оливера никогда еще не бывало нового
костюма.
Однажды вечером, примерно через неделю после истории с
портретом, когда Оливер разговаривал с миссис Бэдуин, мистер Браунлоу прислал
сказать, что хотел бы видеть Оливера Твиста у себя в кабинете и потолковать с
ним немного, если он хорошо себя чувствует.
— Господи, спаси и помилуй нас! Вымой руки, дитя мое, и
дай-ка я хорошенько приглажу тебе волосы! — воскликнула миссис
Бэдуин. — Боже мой! Знай мы, что он пожелает тебя видеть, мы бы надели
тебе чистый воротничок и ты засиял бы у нас, как новенький шестипенсовик!
Оливер повиновался старой леди, и хотя она горько сетовала о
том, что теперь уже некогда прогладить гофрированную оборочку у воротничка его
рубашки, он казался очень хрупким и миловидным, несмотря на отсутствие столь
важного украшения, и она, с величайшим удовольствием осмотрев его с головы до
ног, пришла к выводу, что даже если бы их и предупредили заблаговременно, вряд
ли можно было сделать его еще красивее.
Ободренный этими словами, Оливер постучал в дверь кабинета.
Когда мистер Браунлоу предложил ему войти, он очутился в
маленькой комнатке, заполненной книгами, с окном, выходившим в красивый садик.
К окну был придвинут стол, за которым сидел и читал мистер Браунлоу. При виде
Оливера он отложил в сторону книгу и предложил ему подойти к столу и сесть.
Оливер повиновался, удивляясь, где можно найти людей, которые бы читали такое
множество книг, казалось написанных для того, чтобы сделать человечество более
разумным. До сей поры это является загадкой и для людей более искушенных, чем
Оливер Твист.
— Много книг, не правда ли, мой мальчик? — спросил
мистер Браунлоу, заметив, с каким любопытством Оливер посматривал на книжные
полки, поднимавшиеся от пола до потолка.
— Очень много, сэр, — ответил Оливер. —
Столько я никогда не видал.
— Ты их прочтешь, если будешь вести себя хорошо, —
ласково сказал старый джентльмен, — и тебе это понравится больше, чем
рассматривать переплеты. А впрочем, не всегда: бывают такие книги, у которых
самое лучшее — корешок и обложка.
— Должно быть, это вон те тяжелые книги, сэр, —
заметил Оливер, указывая на большие томы в раззолоченных переплетах.
— Не обязательно, — ответил старый джентльмен,
гладя его по голове и улыбаясь. — Бывают книги такие же тяжелые, но
гораздо меньше этих. А тебе бы не хотелось вырасти умным и писать книги?
— Я думаю, мне больше бы хотелось читать их,
сэр, — ответил Оливер.
— Как! Ты не хотел бы писать книги? — спросил
старый джентльмен.
Оливер немножко подумал, а потом сообщил, что, пожалуй,
гораздо лучше продавать книги; в ответ на это старый джентльмен от души
рассмеялся и объявил, что он неплохо сказал. Оливер обрадовался, хотя понятия
не имел о том, что тут хорошего.
— Прекрасно! — сказал старый джентльмен, перестав
смеяться. — Не бойся! Мы из тебя не сделаем писателя, раз есть возможность
научиться какому-нибудь честному ремеслу или стать каменщиком.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Оливер.
Услыхав его серьезный ответ, старый джентльмен снова
расхохотался и сказал что-то о странностях инстинкта, но Оливер не понял и не
обратил на это внимания.
— А теперь, мой мальчик, — продолжал мистер
Браунлоу, говоря — если это было возможно — еще более ласково, но в то же время
лицо его было такое серьезное, какого Оливер никогда еще у него не
видывал, — я хочу, чтобы ты с величайшим вниманием выслушал то, что я
намерен сказать. Я буду говорить с тобой совершенно откровенно, потому что я
уверен: ты можешь понять меня не хуже, чем многие другие старше тебя.
— О, прошу вас, сэр, не говорите мне, что вы хотите
меня прогнать! — воскликнул Оливер, испуганный серьезным тоном старого
джентльмена. — Не выбрасывайте меня за дверь, чтобы я снова бродил по
улицам! Позвольте мне остаться здесь и быть вашим слугой. Не отсылайте меня
назад, в то ужасное место, откуда я пришел! Пожалейте бедного мальчика, сэр!
— Милое мое дитя, — сказал старый джентльмен,
растроганный неожиданной и горячей мольбой Оливера, — тебе незачем
бояться, что я тебя когда-нибудь покину, если ты сам не дашь повода…