Ленин в поезде - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мерридейл cтр.№ 60

Эти новые большевики были моложе, оптимистичнее и всегда готовы к драке (полковник Никитин, шеф петроградской контрразведки, называл их “революционной накипью”³⁶); идеологические тонкости марксизма или особенности циммервальдского интернационализма были им невдомек. Они вступали в партию большевиков по большей части потому, что она была известна как самая радикальная, как партия обездоленных, как партия самых жестких. К апрелю некоторые члены молодежного крыла начали все чаще критиковать руководство партии за его медлительность. Троцкий констатировал:

То же наблюдалось и в провинции. Почти везде были левые большевики, которых обвиняли в максимализме, даже в анархизме. У рабочих-революционеров не хватало лишь теоретических ресурсов, чтобы отстоять свои позиции. Но они готовы были откликнуться на первый ясный призыв³⁷.

Чтобы воспламенить этих людей, даже Ленин был не нужен. Во многих смыслах они уже давно его обогнали. Кое-кто из числа этих левых радикалов зашел так далеко, что Ленин был вынужден призвать к спокойствию. Атмосфера в Петрограде накалялась с каждым часом.

Мы имеем ряд сообщений не только устных, но и письменных об угрозах насилием, бомбой и пр., – писал Ленин в “Правде” от 15 / 28 апреля. – <…> Мы обращаемся к чести революционных рабочих и солдат Петрограда и заявляем: не только не было с нашей стороны ни одной, ни прямой, ни косвенной, угрозы насилием отдельным лицам, а, напротив, мы заявляли всегда, <…> что мы считаем Совет рабочих и солдатских депутатов, выбранный всеми рабочими и солдатами, единственно возможным революционным правительством³⁸.

Однако это простое заявление показалось множеству представителей трудовой бедноты Петрограда совершенно недостаточным.

Жить становится все труднее, – объяснял Троцкий. – И действительно: цены угрожающе росли, рабочие требовали минимума заработной платы, предприниматели сопротивлялись, число конфликтов на заводах непрерывно нарастало. Ухудшалось продовольственное положение, сокращался хлебный паек, введены были карточки и на крупу. Росло недовольство и в гарнизоне³⁹.

Потом наступила пауза. А 18 апреля / 1 мая жители Петрограда вновь вышли на улицы. Это был народный праздник, международный день трудящихся, а заодно и повод (один из последних, как выяснится позже), чтобы снова напомнить о чаяниях Февраля. Среди многочисленных свидетелей этого события был французский политик Альбер Тома, приехавший в Россию за две недели до этого. Запись, которую он сделал в тот вечер в дневнике, звучит как реквием по невинности:

Демонстрации <…> походят на религиозные процессии. Толпа идет умиротворенно, спокойно и стройно. Голоса звучат звонко. На Невском проспекте пленные раздают листовки с требованием войны против немцев до победного конца. На площади Зимнего дворца громадная толпа народа. На балконах дворца – монахини в белом. Через красный мост <…> движется мимо мощная процессия, состоящая из различных групп: революционные общины, люди из ближних деревень, профессора и студенты, идущие из Ботанического сада. Они несут большие пальмовые ветви и венки, украшенные крестами из красных иммортелей. На плакатах – лозунг союза свободной науки и свободного народа. Мусульмане из Туркестана несут плакаты с лозунгами свободы совести, свободы религии и свободы письма на разных языках. Со всех сторон несется мерная “Марсельеза”. Марсово поле всё в красных флагах…⁴⁰

В этот день Милюков принял решение опубликовать ту самую дипломатическую ноту, которая положит конец его карьере. Он очень тонко рассчитал время, так что в руки прессы нота попала лишь 19 апреля / 2 мая, когда с улиц уже исчезли пальмовые ветви и кумачовые лозунги. Весь Петроград знал о том, что Исполком давил на Временное правительство, чтобы оно разъяснило свое отношение к целям в войне союзникам и всему миру. В конце концов министры согласились, что их Декларация от 27 марта, вокруг которой было сломано столько копий, будет еще раз опубликована как официальная дипломатическая нота⁴¹. Подобный обязывающий документ, безусловно, положил бы конец любым планам российской экспансии на Черном море, и Милюков продолжал решительно возражать против него. Церетели вспоминал, что министр иностранных дел “встретил наше предложение с явным неудовольствием”⁴². Однако коллеги Милюкова в правительстве, и в частности Керенский, принудили его приступить к поиску соответствующих формулировок.

Для обсуждения текста была создана небольшая рабочая группа. Военный министр Гучков был сейчас прикован к постели (напряжение последних недель вызвало у него сердечные боли), поэтому члены кабинета решили собраться у него. Набоков-старший вспоминал впоследствии:

Я хорошо помню, что первая редакция милюковского проекта на всех произвела большое впечатление, даже на Керенского⁴³.

Сам Керенский признавался, что предложенный текст “удовлетворил бы и самых яростных критиков милюковского «империализма»” ⁴⁴.

Однако эта удовлетворенность сменилась гневом, когда стало известно, что Милюков, не сказав никому ни слова, добавил к ноте комментарий-разъяснение, представив его как собственное особое мнение. Позднее он пояснял, что ему было важно устранить возможность какой-либо интерпретации Декларации “против наших интересов”. Его слова, однако, заставляли предполагать, что думал он при этом о собственных приоритетах. Милюков сделал особый упор на пункт, говоривший о “всенародном стремлении довести мировую войну до решительного конца”. Его комментарий также обещал, что Россия полностью выполнит существующие договоренности с союзниками, что по сути означало аннексию проливов⁴⁵. Хотя Милюков представлял всё это как свое частное мнение, выходило, что он снова возвращает Россию на старую идеологическую позицию империалистической войны и аннексий – то есть к тому, против чего так решительно сражался Совет.

“Эта нота произвела впечатление разорвавшейся бомбы”, – замечал Ленин в заметке в “Правде” от 20 апреля / 3 мая⁴⁶. Хотя министры Временного правительства утверждали, что каждое слово этого документа одобрено ими всеми, было очевидно, что кабинет раскололся, и для Ленина это стало большой радостью. Еще приятнее была перспектива того, что всем этим играм самодовольного Исполкома вскоре придет конец. Один критик из социалистов писал:

Ленин злорадно, по-мефистофельски злорадно ликовал, сразу же поняв, что это сулит его стремлениям… Я видел его в это время, в день, когда Петербург вдруг снова стал ареной народных волнений. О, как он злорадствовал!⁴⁷

Задолго до наступления темноты люди повалили на улицу. На полотнищах были лозунги: “Долой войну!”, “Долой Милюкова!” и даже “Долой Временное правительство!”. На следующий день прошли еще более многочисленные демонстрации. Мрачная толпа рабочих шла с Выборгской стороны в центр. Демонстрация сторонников Милюкова, выдвинувшись навстречу, перекрыла Невский⁴⁸. Огнестрельное оружие, которого на улицах не видно было с февраля, опять было замечено у многих демонстрантов, другие сжимали в руках дубинки. Министрам повезло, что они вновь собрались в квартире Гучкова, поскольку Мариинский дворец скоро оказался в осаде. Пошли слухи о том, что военный губернатор Петрограда консерватор Корнилов приказал выдвинуть на Дворцовую площадь артиллерию. Кризис грозил перерасти в полномасштабную гражданскую войну.