Ленин в поезде - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мерридейл cтр.№ 62

Кроме того, Ленину удалось проявить то терпение, которым он советовал запастись в своей первой большой речи. Тогда он подчеркивал, что рабочих необходимо просвещать и организовывать, и он работал над этим дни и ночи: в маленькой комнатке в редакции “Правды” он производил тысячи слов и строк. Газета была везде, она напрямую обращалась ко всем бесправным.

К этому времени была основана и газета-близнец для армии – “Солдатская правда”. В передовице первого номера Ленин писал, что

большинство солдат – из крестьян. <…> Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу. Надо, чтобы все земли в государстве перешли в собственность всего народа <…>. А чтобы сами крестьяне на местах могли немедленно взять всю землю у помещиков и распорядиться ею правильно, соблюдая полный порядок, оберегая всякое имущество от порчи, – для этого надо, чтобы солдаты помогли крестьянам <…>. Никто не сможет помешать большинству, если оно хорошо организовано (сплочено, объединено), если оно сознательно, если оно вооружено⁵⁹.

Интонация и сами слова попали в точку – газета имела гигантский успех. Никто, правда, не знал, на чьи деньги она печатается. 8 / 21 апреля 1917 года, на следующий день после того, как были опубликованы “Апрельские тезисы”, барон фон Грюнау, офицер, отвечающий за связи германского Министерства иностранных дел с императорским двором, передал своим коллегам записку из офиса политического отдела Генерального штаба в Стокгольме – то есть от людей, которые непосредственно контролируют шпионов. Содержание записки было триумфальным:

Внедрение Ленина в Россию следует признать совершенно успешным. Он работает там именно так, как нам желательно⁶⁰.

К моменту, когда Ленин шагнул из поезда на петроградский перрон, город уже полнился слухами. Полковник Борис Никитин писал:

Ленин привез в Россию классовую ненависть, немецкие деньги и обширные труды о приложении марксизма в России¹.

Оценка шефа контрразведки была несколько преувеличенной, но не он один опасался вражеского заговора:

Не будь у Ленина за спиной всей материальной и технической мощи германского аппарата пропаганды и разведки, – писал позднее в своих воспоминаниях Керенский, – ему никогда, конечно, не удалось бы взорвать Россию <…>. Он не только вернулся с разрешения, согласия и желания немецкого правительства, но и в России действовал при мощной финансовой поддержке со стороны врагов своей страны².

Ленин казался своего рода северной версией “человека под зеленым плащом” из романа Джона Бакена, лжепророком с мешком рокового германского золота за плечами. Вот только никто, досадным образом, не мог предъявить ни одного доказательства. Взгляды Ленина не вызывали сомнений; неясно было, однако, какова на самом деле степень финансовой помощи, оказанной ему немцами. В это лихорадочное лето репутация Ленина в Петрограде постоянно висела на волоске: если другие пацифисты требовали немедленного перемирия, исходя из собственных искренних убеждений, то аналогичный призыв из уст Ленина неизбежно воспринимался как оплаченный немецкими деньгами. В одной из резолюций, подготовленных Лениным к апрельской партийной конференции, он писал:

Каждый день войны обогащает финансовую и промышленную буржуазию и истощает силы пролетариата и крестьянства всех воюющих, а затем и нейтральных стран. В России же затягивание войны, кроме того, несет величайшую опасность завоеваниям революции и ее дальнейшему развитию³.

Подобное заявление даже в более спокойные времена было бы расценено как подстрекательское, а сейчас сторонники войны тем более пытались доказать, что налицо признаки умышленной измены. В конце апреля началась настоящая травля. Первый намек на возможные доказательства поступил от французов. В начале мая недавно прибывший из Парижа политик Альбер Тома сообщил военному министру Керенскому и новому министру иностранных дел Михаилу Терещенко, что контрразведка его страны напала на след документов, которые могли бы окончательно прояснить дело. Капитан французской разведки в Петрограде по имени Пьер Лоран будет держать русское правительство в курсе дела. Министр юстиции Павел Переверзев и полковник Никитин были также поставлены в известность. Эти подозрения были основаны на серии перехваченных телеграмм, которыми петроградский штаб Ленина обменивался с группой лиц в Стокгольме, уже несколько месяцев находившихся под наблюдением шведской полиции⁴.

В Петрограде были параллельно начаты два секретных расследования: одно – под руководством Львова и Терещенко, другое (более скрупулезное) – силами полковника Никитина. Львов и его коллеги вскоре заключили, что дело можно закрыть – не в последнюю очередь потому, что авторитет Ленина, как они полагали, после краткой апрельской вспышки популярности и так неуклонно сходит на нет.

Никитин же, напротив, продолжал собирать горы перехваченных документов, в чем ему помогала французская разведка, а также его собственные агенты – несколько петроградских безработных, владевших грамотой. Министерство юстиции предоставило рабочей группе Никитина новые кабинеты в двух нижних этажах просторного здания на Воскресенской набережной (раньше это был офицерский корпус казарм императорского конвоя). Прибыв на новое место, Никитин, однако, обнаружил в здании весьма неприятных соседей:

В первых числах июня, в одно прекрасное утро приезжаю и глазам не верю: верхний этаж занят “Боевым отделом Литейной части партии большевиков”. Сюда уже перевезены все доспехи, как флаги, плакаты, брошюры и арсенал; тут блестят и поднятые штыки. Все что угодно, но не мириться же с присутствием в вашем доме той самой партии, о которой вы уже полным ходом ведете расследование. Все мои люди наружного наблюдения попадают под обзор противника, не говоря уже об удобствах общего подъезда, внутренних сообщений и митингов перед домом⁵.

Большевики съезжать отказались, но и начальство Никитина не предлагало ему никакого другого помещения. Казалось, у всех в этот момент были заботы поважней. Керенский одобрил новое наступление в Галиции, чтобы немного ослабить давление на союзников на Западе, – смелый, если не безрассудный шаг, поскольку было совершенно непонятно, как русские солдаты отреагируют на приказ подняться в атаку. Керенский тем не менее не сомневался в собственной силе убеждения. Сменив пиджак на офицерский френч (позднее эта одежда станет своего рода униформой для большевистских наследников Керенского), военный министр во всеоружии пафоса и риторики отправился на фронт. Даже Суханов отдает должное лихости его стиля:

Всюду его носили на руках, осыпали цветами <…> Вся буржуазия встрепенулась; ей вновь ударил в нос любезный запах крови, и вновь ожили уже почти оставленные империалистские иллюзии⁶.