Закрываю глаза и вижу шрамы на руках мальчика. Когда я еще ждала на улице, меня окликнул врач: «Миссис Уокер, эти шрамы на запястьях вашего сына, он что, сам себя увечит?» Пытаясь избавиться от навязчивой картины, закрываю глаза ладонями.
– Мам! – Дочь тянет меня за рукав. Бледная как полотно, со следами растекшегося макияжа под глазами, она кажется и взрослой, и маленькой девочкой одновременно. – Джо проснулся.
Она еще в шоке, вся дрожит. Обнимаю ее, дочь меня отталкивает.
Там, на улице, когда я подбежала и увидела, что Миа держит голову Джо и плачет, то решила, что сын мертв. Задыхаясь, я опустилась на колени прямо в кровавую лужу. Джо умер, и во всем виновата я.
Но Анна – она тоже была там и уже вызвала «Скорую» – заставила меня подняться, собрала рассыпанное по мостовой содержимое моих карманов. Мне все еще кажется, что одна часть моего существа – обессиленная и безвольная – осталась лежать на дороге перед истекающим кровью сыном. Анна же тормошила, тащила меня, помогла встать. Это она шептала: «Проснись!»
Усаживаю Миа в кресло, набрасываю ей на плечи свою куртку, но девочку трясет не от холода.
– Неужели это дом? – говорю. – Неужели из-за него Джо резал себе вены?
Дочь смотрит на меня как на идиотку.
– Ты что, ничего не знаешь?
– О чем?
– Он делает это давно, – трясущимися губами шепчет Миа.
– Как?
– Ты, во всем виновата ты. Все его шрамы на твоей совести. И все, что случилось сейчас, – твоя вина. Ты представления не имеешь, что с нами происходит… Ни с ним, ни со мной… А он боится что-нибудь рассказать: вдруг ты опять наглотаешься таблеток. Но у тебя, мамочка, теперь все хорошо. Чувствуешь себя куда лучше, разгуливаешь по городу с новыми друзьями. Черт возьми, ты же мама, ты взрослая. Ты обязана его защитить.
– Послушай…
Но Миа не дает мне договорить.
– Мама, зайди, наконец, в палату. Ты должна увидеть Джо. Неужели теперь, зная правду, ты опять сбежишь? – Дочь судорожно роется в сумочке и протягивает мне мятую упаковку нурофена. – Бери. Вдруг на тебя опять накатит? Ешь все сразу – и дело с концом.
* * *
Джо смотрит в потолок. Крови не видно, на голове швы. На шею падает тень, так что синяки не заметны. У него сломаны два ребра, на одной руке раздавлены два пальца. Джо так избит, что его невозможно узнать: на опухшем лице нет живого места.
Вижу шрамы на руках – новые и старые, белые и розовые, давно зажившие и совсем свежие. Миа права: это моя вина. Все время сплю, все время прячусь… Превозмогая боль в груди, делаю глубокий вдох и проглатываю подступивший к горлу комок. Плакать нельзя. Сын должен знать: я сильная.
– Джо, – шепчу, наклонившись, и глажу его по голове.
Он ойкает от боли и отстраняется.
– Прости, – говорю, убирая руку.
– Только не… – Джо едва шевелит губами.
– Что?
– Не уходи. Не оставляй меня одного.
– Не волнуйся. Я не уйду. Я буду с тобой, сколько захочешь.
– Мам, ты знаешь, о чем я. Обещай, что ты никогда меня не бросишь.
И он, словно через пропасть, что пролегла между нами после истории с таблетками, протягивает мне здоровую руку.
Беру ее в ладони.
– Джо, я никогда тебя не брошу. Ни-ко-гда.
Я готова бесконечно долго сидеть около постели, охраняя его сон, но, пока мы вдвоем, нужно кое-что выяснить.
– Джо, помнишь, ты говорил, что папа… Что он кричит на тебя… – Наклоняюсь ниже. – Это сделал отец?
– Я ничего не помню.
Джо отворачивается к стене. По опухшему лицу мальчика катятся слезы.
Я думала, он умер. Доктор «Скорой помощи» сказал, что после такого жестокого избиения сын вряд ли выживет. Неужели это сделал Патрик?
– Нам придется уйти, – шепчу я мальчику.
Он опять проваливается в сон.
– Откуда?
Это Патрик. Стоит прямо передо мной, на изувеченного сына даже не смотрит.
– Из палаты, – говорю, – сейчас ему нужно спать.
– Что произошло? – спрашивает муж, не сводя с меня глаз.
Вид у него ужасный: мятая рубашка наполовину выбилась из-под ремня, волосы мокрые. Наверно, получив сообщение, со всех ног помчался в больницу. Бегал по городу, искал сына. Но… Вспоминаю, с каким лицом Патрик набросился на Джо, как швырнул его в стену, как крушил рулевое колесо после фиаско в мебельном салоне. В броне самообладания невозмутимого прежде Патрика появились трещины, и после переезда они стали намного глубже.
Что произошло бы тогда на пляже, случись ему встретить Джо вместе с другом? Смотрю на Патрика: нет ли на его руках, на рубашке следов крови? Крови Джо.
Выходим в коридор. На трех составленных в ряд стульях, укрывшись курткой, спит Миа. Патрик гладит ее по щеке, отводит с лица прядь волос и подходит ко мне.
Вздрагиваю. Хочу отодвинуться, однако, прижатая к стене почти вплотную, не могу этого сделать.
– Что случилось? – спрашивает он снова.
– Джо говорит, что не помнит.
– Я получил твое сообщение и сразу примчался. Жаль, что не услышал звонка.
Не отводя взгляда и упершись руками в стену, Патрик наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб. Я отворачиваюсь и опускаю голову, только бы увернуться от его ласки.
– Это сделал ты? – произношу еле слышно.
Его лицо непроницаемо. Зря спросила.
– Полагаешь, я на такое способен? Могу обойтись так с собственным сыном? – Патрик разглядывает свои ладони.
Интересно, он помнит, как, разговаривая с мальчиком, сжимал кулаки?
– Джо вскрывал себе вены, – шепчу я. – У него все руки в шрамах. Миа уверяет, что это продолжается не один год.
– Знаю, я разговаривал с доктором, – качает головой Патрик. – Думаю…
– Миа говорит, все из-за меня. Эти таблетки…
– Сара, перестань себя винить, не начинай все сначала. Джо тебя просто наказывает – хочет привлечь твое внимание.
– Это не обычная истерика, он себя калечит. Патрик, нужно что-то делать.
– Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Парню нельзя потакать, его нужно держать в рамках.
– Хочу позвонить его психотерапевту.
– Нет, – отрезает Патрик и уходит.
– Да. Нельзя притворяться, будто ничего не случилось, – говорю, стараясь его задержать. – Сын лежит с изрезанными запястьями, и нечего изображать, что у нас все замечательно. – Мои слова звучат слишком громко. Патрик останавливается и оборачивается. – Джо необходима помощь, – продолжаю я. – И еще… Мне кажется, переезд не пошел детям на пользу. Да и нам, по-моему, тоже.