Правда истории. Гибель царской семьи - читать онлайн книгу. Автор: Иван Федорович Плотников cтр.№ 21

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, бывший Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом, затем политический комиссар при командующем 11-й армии Харченко, хочу явиться в настоящее время в Уфу и, считая себя и партию, к которой я принадлежал, побежденной, хочу отдать себя в руки властей нового правительства. Народ стремительно сбрасывает советскую власть и властным голосом требует немедленного созыва Учредительного собрания. Я социалист-народник и чувствую эту силу, которая как лавина вдруг хлынула из недр народных с Востока на Запад и которая по России восстанавливает свои права и прекращает гражданскую войну. Неужели я должен идти против и навязывать народу Советскую власть, когда она ему так опостылела. — Нет. Пусть я отдамся в руки новых властей, пусть я погибну как изменник, но идти против народа не могу Я не хочу быть преступником; я не могу больше оставаться в рядах большевиков. Слишком много пришлось пережить за это короткое время экспериментов. Я измучен постоянными угрозами, арестами, расспросами со стороны Центральной советской власти всякому; кто не желает больше оставаться в их рядах. Я не могу больше допускать унижение человеческой личности, когда без твоего ведома, без твоего спроса или желания распоряжаются тобой как пешкой, а потом бросают в тюрьму или приставляют к стенке для расстрела. Нет, я не могу смотреть как развивают среди товарищей кровожадность, мне больно, что такая масса хороших молодых сил гибнет как с той, так и с другой стороны и это в то время, когда бедная истерзанная Россия так нуждается в этих молодых силах, чтоб не быть окончательно порабощенной внешним врагом.

Нет, я не могу больше... (отточие в документе. — И. П.) смотреть на эту кровавую развязку, когда каждому должно быть ясно, что лозунг Учредительного Собрания победит, что бесполезно оказывать какое бы то ни было сопротивление, так как нет более веского доказательства нежелания советской власти, если сами народные массы восстали против этой власти и как ураганом сносят одно здание за другим, построенное большевиками на песчаной почве (разве может быть более доказательства). Что же может быть более убедительным доказательством для народника-социалиста, если он должен прислушиваться, если не к голосу народа? К чьему же голосу он должен прислушиваться, если не к голосу народа? Вот уже несколько месяцев, с тех пор, как оставлена Уфа большевиками, бросил я оружие и покинул лагерь своих бывших соратников. Лучшие месяцы провел я среди этого народа, пока пришел к этому заявлению, которое пишу Вам. Я бродил из конца в конец, от деревни к деревне и ничего нигде не слышал, кроме радости, что освободились от большевиков. Точно от нашествия татарского ига вздыхает теперь свободная деревня. Как могильная плита давили рассказы крестьян о бесчинствах Красной армии. Я чувствовал всю горечь, всю [справедливость] этих рассказов и краска стыда заливала мне лицо. Нет, я не могу больше выносить этих пыток — я, народник, не могу идти против народа. Я приду к Вам после долгих мучительных бессонных ночей, после страшных пережитых мучений, после долгой внутренней борьбы, которая поселилась во мне с момента выступления против Вас — социалистов, чехословаков. Долг и совесть терзала меня; я не выдержал и хочу придти теперь сюда к Вам, к новой власти со спокойной совестью, так как не чувствую за собой никакого преступления, кроме моей бывшей принадлежности к партии большевиков, если это вменять мне за преступление, и отдаться в Ваши руки. Я сдаюсь, я буду в Вашей власти, судите меня, делайте со мной, что хотите, но [я] исстрадался, измучился, я хочу жить таким же свободным гражданином, как и Вы все, если имею на это право, или пусть я погибну как пленник, — иного выхода для меня нет.

Быв. Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом (Яковлев)»⁸⁹.

«Заявление» написано не только в остро антибольшевистском духе, но и с пониманием всей сути гражданской войны и разрушительной политики ленинского руководства. Мячин, находясь в Уфе, вероятно, не имея обширной информации, сибирских периодических изданий, ратует за Учредительное собрание, демократизм и не видит, не фиксирует угрозы возможных политических сдвигов вправо, свержения Директории, установления и в стане белых жесткого военного режима. По содержанию близким к этому «Заявлению», по тону еще более резким явилось обращение-листовка Мячина к «Солдатам Красной Армии», опубликованное и в уфимской печати. Сам К. А. Мячин на следствии 1938 г. свое авторство обращения к «Солдатам Красной Армии» отрицал; не исключено, что оно было сфабриковано с использованием текста «Заявления». В последние годы оно перепечатано в двух книгах, изданных на Урале, правда, с отдельными неточностями⁹⁰. Даже поверхностное ознакомление с этими документами, разоблачающими большевиков, зовущими к борьбе с ними, да еще при том, что один из документов агитирует красноармейцев, заставляет усомниться в предполагаемой многими авторами их поддельности, игре с властями белых, санкционировании таких действий во имя чего-либо коммунистическими центрами. И здесь логически возникают вопросы, давалось ли Мячину задание внедриться в белогвардейскую систему для борьбы с нею самою (да еще любой ценой); если это так, то почему он был приговорен советскими органами в 1929 г. к расстрелу с заменой этой меры (по давности события) максимальным, 10-летним сроком заключения, а позднее все же за это был расстрелян; если же переход к белым и попытка служения их делу были добровольными, то чем объяснить его последующую работу на Коминтерн и правительство СССР?

Вопросы эти в той или иной форме ставятся и решаются разными авторами. Ранее (особенно после осуждения его в 1929 г. за предательство) в советской литературе эти вопросы решались однозначно: Мячин перешел к белым осенью 1918 г. сам, сознательно. Тенденции к предательству безосновательно усматривались и в предшествующий период его деятельности. В последние же годы оценки стали радикально меняться. В большинстве случаев авторы склоняются к версии о мнимом переходе Мячина к белым с целью борьбы с ними. Наиболее определенно пишет об этом А. П. Моисеев. Более того, он склоняется к мнению, что Мячин выполнял при этом задание ВЧК. В доказательство автор приводит заявление ему уральского чекиста Е. И. Булыкина о якобы сделанном видным чекистом А. X. Фраучи (Артузовым) высказывании, что Мячин «ушел на сторону Колчака с согласия ЧК «на пользу дела», опорочив «свое имя изменой»⁹¹.

Нам последнее утверждение представляется более чем сомнительным. Дело в том, что сам Мячин решительно во всех случаях, в том числе в двух заявлениях на «самый верх» — генсеку ВКП(б) И. В. Сталину и руководителям карательных органов В. Р. Менжинскому и Н. И. Ежову, а также В. Р. Менжинскому и прокурору СССР И. А. Акулову* перед арестом, во время следствия и из заключения о задании ВЧК не делает ни малейшего упоминания. Если бы он в действительности получил его, то не преминул бы это сделать. Мячин неизменно указывал, что направился в тыл белых по своей инициативе и в Уфе пришел к мысли сдаться белым властям. Так, в письме Сталину и Менжинскому, наиболее развернутом, говорится: «И вот здесь я совершил роковой для себя шаг, обратившись в Учредиловку с письмом о легализации. Большую также роль в этом моем поступке (который я здесь вовсе не хочу оправдывать, а только пытаюсь объяснить) сыграла личная сторона моей жизни — женитьба. Действительность вскоре показала, что расчеты на сохранение учредиловцами завоеваний революции, основанные на доверии к революционным заслугам этих лидеров Учредиловки, были именно продуктом моего упадочного настроения и не больше, и я вскоре же понял, что совершил непоправимый шаг, которым вычеркнул почти всю свою 15-летнюю революционную деятельность». В таком духе объясняются обстоятельства и мотивы перехода к белым и в других упомянутых письмах Мячина. В последнем из них (от 27 июня 1937 г.) сказано: «...Когда меня судили, я был виноват, то в своем заявлении на имя ОГПУ я признал перед партией и правительством справедливым понесенное мною наказание». В полной мере он признавал это на допросах в 1920-х и 1930-х годах. Лишь ранее, после первого осуждения, в 1931 г., из Соловецких лагерей он предпринимает попытку в глазах бывших товарищей оправдать свои действия, но опять же отнюдь не ссылками на чье-то задание. В его письме мы читаем: «... когда уезжал я из Сарапула в тыл противника, я по-прежнему был уверен, как старый боевик, что имею тот карт-бланш, которым всегда пользовался в борьбе с врагами... Я видел, какучредиловцы сворачивали свои организации и готовились к эвакуации...