Я дергаюсь. С его лица мгновенно сползает улыбка.
– Жизель, прости. Я не… знаю… зачем это сделал.
Я тоже не знаю, как реагировать.
– Ты просто напомнила мне Кэсси, мою бывшую. – Он опускает голову. – Вы обе такие талантливые… а мне ее так не хватает.
Я открываю рот, но ничего не говорю. Нужно встать и уйти, но тело меня не слушается. Ситуация неловкая. Но что я могу сделать? Мы оба новенькие. Он приехал сюда всего за пару месяцев до меня, летом. Нам стоит держаться вместе.
Я заполняю тишину:
– Итак, Франция. Я там была. Ну, в Париже. И Тулузе. И… и в Б… Бол…
Не помню, как там правильно.
– Болонье, – заканчивает Анри низким голосом.
Я краснею. Он сжимает руками мои ноги.
– Когда говоришь по-французски, расслабь губы и произноси все медленнее.
Я киваю. Повторяю название города, но снова путаюсь в длинных французских словах.
– Значит, ты много где была. В моей стране.
Киваю снова. У родителей есть квартирка в Девятнадцатом районе недалеко от базилики Сакре-Кер, и мы ездим туда летом, чтобы мама могла порисовать этюды. Но Анри я этого не сообщаю.
– Я родился в Шарантон-ле-Поне, это недалеко от Парижа. Мы с маман переехали в город, когда мне было восемь.
– Тогда ты и начал танцевать?
– Уи… то есть да, – путается Анри. – Мне было почти десять.
– Десять, – повторяю я, не пытаясь скрыть удивления. Большинство начинают танцевать в пять. Или даже раньше.
– Я быстро учусь. Балет стал моей страстью. Хотя их у меня много. Ты из Нью-Йорка?
– Я? О нет. Из Калифорнии.
– Там никогда не был. Только видел по телевизору. Пляжи, солнце, серфинг, маленькие собачки в сумках, автомобильные погони. И улыбки.
Я игриво ударяю его по ноге:
– Эй, в Калифорнии есть много чего еще.
Он гладит меня по руке, и я отдергиваю ее. И тут же задаю вопрос:
– Скучаешь по дому? Тут тебе нравится?
– А тебе?
– Думаю, да. Начинает нравиться, по крайней мере.
– Будь осторожнее, – предупреждает он. – Кэсси не была.
Анри дотрагивается до моей руки. В животе тянет, и я думаю, привыкну ли к такому количеству парней вокруг. Алек. Теперь вот Анри.
– Что с ней случилось?
Он морщится. Я хочу знать, но не напираю. Знаю, как бывает неприятно, когда спрашивают о том, о чем даже вспоминать не хочется.
– Просто будь осторожна. Особенно после этой штуки с зеркалом.
Он качает головой и бормочет что-то по-французски. Наверное, проклятия.
– Девочки сказали, что это, скорее всего, Бетт. – Я не уверена, что должна вот так открыто ее обвинять.
– Следи за ней. – Анри касается пальцами моей щеки, и похоже, даже не осознает этого. Я стараюсь не шевелиться. – Не хочу, чтобы ты пострадала.
Лампочки над нашими головами притухают, грозясь вот-вот погаснуть. Игра света превращает его лицо в маску. Теперь он кажется совершенно другим человеком. Брови – гуще, глаз почти не видно, рот изогнут.
Думаю, нам не стоит оставаться здесь, одним и в темноте. Последние ноты «Щелкунчика» изливаются из телефона, и остаемся только я, Анри и тишина. Он снова наклоняется ко мне – свет гаснет – и целует в щеку.
11. Бетт
Уже поздно – почти девять, комендантский час, – но я все равно направляюсь в студию на первом этаже. Иду так, чтобы меня увидело как можно больше народа, миную нескольких открытых дверей и даже еду в лифте мимо студенческой комнаты отдыха. Хочу, чтобы они видели меня такой, какая я есть: трудолюбивой, целеустремленной и не сломленной, – в самом деле, какая нелепость – Джиджи Стюарт в роли феи Драже. Да и получила она ее наверняка только потому, что позволила мистеру К. прикасаться к себе чуть дольше, чем нужно. Или провести губами по его шее – вроде как случайно. А то и что-то похуже. Девочки и раньше бросались на мистера К. ради роли. И он действительно иногда принимал их подачки.
Я узнала это из разговоров с Адель. Она случайно об этом упомянула – уж очень много было у них поздних репетиций. Когда работаешь над чем-то с такой отдачей, легко подхватить искру. А если закружилась голова, легче переступить границу.
Но мистер К. никогда ко мне не приставал.
Я знаю историю этого места вдоль и поперек, и когда темная лошадка получает роль, тому должна быть веская причина. Эта мысль меня успокаивает.
На мне новый леотард, голова гордо поднята. Я – идеальная балерина. Даже одна в комнате с запертыми дверьми, наедине с музыкой и зеркалами. Я – та, кем меня хотят видеть мистер К., и моя мать, и Адель, и вся школа.
Я идеальна.
Спускаюсь на главный этаж, прохожу через холл, в котором убрались для приема родителей крысят. Сворачиваю, чтобы пройти мимо темного офиса мистера К. И вывешенного рядом списка ролей. Заглядываю в каждую студию, чтобы знать, кто танцует, а кто филонит или считает, что домашка по английскому или новый бойфренд важнее.
В одной из студий – Элеанор, но она мало занимается и больше разглядывает себя в зеркале. Раньше мы всегда репетировали вместе, заставляли друг друга выкладываться на полную, обменивались комплиментами. Но как-то раз она сказала, что я слишком серьезно ко всему отношусь и ей это не нравится. В ее словах есть доля правды. Сейчас она действительно выглядит счастливее, когда чуть отходит от зеркала, чтобы полюбоваться собой. Такое я бы не отняла ни у кого, особенно у Элеанор.
Сталкиваюсь с Лиз. Она выжата – наверняка была внизу, в комнате с гирями. Как будто ей это нужно. В последнее время взгляд у нее какой-то пустой, а руки и ноги такие тонкие, что аж страшно. Но мы здесь о таком не говорим.
– Пилатес? – спрашиваю.
– Эллиптический тренажер, – выдыхает она, хватая ртом воздух, и стирает пот с лица. Выглядит отталкивающе.
Лиз продолжает:
– Сожгла шестьсот калорий.
Я хмурюсь. Ей не нужно столько заниматься. За последний год она уменьшилась с респектабельного второго размера до не пойми какого. Минус второго, наверное, если бы такой существовал. Как она вообще себе одежду находит?
– Господи, Бетт, хватит пялиться. – Лиз вытирает последние капли пота и распускает волосы. – Я все хотела спросить… Каково это, практиковаться с Анри?
В ее голосе странная нотка, как будто она на что-то намекает, и мне это не нравится. У нас с Алеком были свои взлеты и падения, но сейчас у нас все очень даже в порядке.
– Ну да, он ничего. – Я уже развернулась, добавляю в тон льда. – Но у меня парень есть.