После эпизода с Сей Джин и ее друзьями стерильный, сверкающий металлом кабинет диетолога кажется почти избавлением. Почти. Но здесь я хотя бы могу посидеть на прохладном столе и насладиться тишиной, пока медсестра Конни не придет и не испортит все. Зашитые в леотард воны тихонько звякают, когда я нервно шевелюсь.
Офис медсестры зажат между студиями на первом этаже – постоянное напоминание о том, что она всегда здесь и всегда готова убедиться, что мы следим за своим весом. Все ее инструменты на виду: блестящие зловещие весы, две штуки – одни электронные, а вторые обычные. На стене – сантиметровые ленты, точно змеи – угрожающие, готовые выдавить из тебя самые страшные тайны. И когда это произойдет, ты поймешь, что зашла слишком далеко, что тебя ждет отправка домой, потому что твоих костей и кожи недостаточно для того, чтобы тебя поддерживать.
Я лишь однажды столкнулась с этими змеями, в восьмом классе, когда весила меньше сорока пяти килограммов. Моей маме позвонили, и она почти увезла меня домой. В те выходные я ела без остановки, набирала вес, словно поросенок на откорме, и потом перешла нужный рубеж, и мне позволили остаться в школе.
Вес монет успокаивает, и о них я и думаю, когда появляется медсестра Конни и без слов начинает сразу же измерять мне давление – опять пониженное – и проверять пульс.
– Сними юбку, пожалуйста, – говорит она.
– Я бы не хотела… – запинаюсь.
Она машет рукой. Сегодня медсестра Конни не хочет слушать извинения.
– Когда в последний раз была менструация?
– Две недели назад. – Лгать легко, потому что я все еще веду календарь для несуществующих циклов. Просто на всякий случай.
– Сексуально активна?
– Нет, – отвечаю и задумываюсь, изменится ли ответ хоть когда-нибудь.
Она напоминает о том, что следует предохраняться. В прошлом году ходили дикие слухи, что Кэсси изменяет своему парижскому парню, Анри, – многим хотелось, чтобы они разошлись, не заполучили славу великой балетной пары.
Интересно, занимались ли они вообще сексом. И если да, помогало ли им это в танце. Разговаривала ли медсестра Конни с Кэсси более обстоятельно по этому поводу?
– Встань, – приказывает она, и я подчиняюсь, становлюсь на обычные весы, такие же злые, как и любой наш преподаватель. А то и злее.
Закрываю глаза и задерживаю дыхание. Воздух кажется тяжелым. Медсестра Конни передвигает гирьки с одного конца на другой, и они решают мою судьбу. Вместе с ней. Каждую неделю.
Медсестра хмыкает. Ее беспокойный тон проникает мне под кожу. Холодный пот бежит по спине и по лицу, смывая косметику. А потом она говорит:
– Почти пятьдесят. Нехорошо. Давай на другие весы.
Делаю что велено. Движения мои отработаны до автоматизма: это повторяется каждую неделю уже в течение десяти лет. Складываю руки в почти молитвенном жесте. Задерживаю дыхание. Живот урчит. Медсестра выглядит озабоченной. Смотрит на схему, на которой отмечены изменения моего веса, роста и души, решает, достойна ли я остаться в этих стенах.
– Почти пятьдесят, – повторяет она и выдыхает с облегчением – но и с нотками страха, сомнения и, да, удовлетворения. – Нехорошо, И Джун.
– Знаю. – Я не говорю ей, что моей целью было преодолеть нижнюю планку.
Спускаюсь на пол, как хорошая девочка, сажусь и молюсь, молюсь, молюсь, чтобы эти змеи сегодня не притронулись к моему телу. Они сдадут меня с потрохами.
Конни щупает мускулы на моих ногах. Я морщусь и представляю, что она сейчас обвинит мои ноги в недостаточной упругости и излишней худобе, и руки тоже. Для балета нельзя быть настолько тонкой – однажды я просто упаду, неспособная поддержать собственный вес. И я не могу этого допустить. Только не сейчас, когда я почти добилась успеха. Когда мать грозится забрать меня из балета.
– Знаю, что я не должна тебе об этом напоминать, – произносит медсестра покровительственным тоном. – Но постарайся есть больше. Скажи, что ты ела на завтрак и на обед?
Правды не говорю. Вместо этого от моих зубов отскакивает:
– Половину грейпфрута, чашку обезжиренного йогурта со свежей вишней, два банана, салат с тунцом, кофе со сливками.
Говоря это, я почти верю, что кофеин и калории вовсе не воображаемые.
Она снова смотрит на графики. И не верит мне.
– Вчера вечером тебя не было в кафетерии. Подписи на листе нет.
Графики смотрят злобно, обвиняюще. Эти подписи на листочках – совсем как в тюрьме.
– Что ты ела на ужин?
– Мама привозила мне бачу гук. – Я мило улыбаюсь, зная, что иностранное слово ее отпугнет. – Я так много трудилась, вы же знаете, я дублерша феи Драже.
Медсестра улыбается в ответ, но я знаю, что она все равно сомневается. Пусть лучше следит за девчонками вроде Лиз. Это она постоянно недоедает. Хочу напомнить ей об этом, но ведь так я буду выглядеть еще подозрительней. Она тянется к метру. Пульс бьется у меня в ушах. Змеи спускаются.
– Что ж, – говорит она. – Хотелось бы, чтобы через две недели ты весила пятьдесят один. И чтобы ты спускалась в кафетерий каждый вечер. Я буду наблюдать за тобой лично, и все остальные тоже будут об этом информированы и проследят, чтобы ты ела как следует. – Ее голос превращается в лед. – И Джун, ты ведь знаешь, как это серьезно. Тебе уже шестнадцать. И тебе известны правила. Одна ошибка – и ты вылетишь отсюда. Второго шанса не будет.
Я изо всех сил стараюсь сохранять милую улыбку, но это сложно. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Конни не на моей стороне. Не на нашей, ученической стороне. Она обо всем расскажет, и тогда нас отправят домой. Она позвонит советнику и мистеру К. Медсестра Конни не понимает, что значит быть танцовщицей. Сколько всего мы приносим в жертву каждый день. И она знает, что мистер К. с легкостью меня отпустит. Что я – ничто. Меня можно заменить. Девочек в балете пруд пруди. Это мальчиков мало, и с ними обращаются как с принцами. А еще одну девочку найти легко.
– Конечно. – Я беру сумку. – Знаю. Пятьдесят один. На следующей неделе.
– Пятьдесят один, – повторяет Конни. – А если не сможешь, то назначим тебе рентген, посмотрим на плотность костей.
– Не нужно, – говорю я, и улыбка соскальзывает с моего лица.
– Так мы точно узнаем, чего тебе не хватает. Рентген покажет то, что не показывают мои весы.
Я закусываю щеку. Не знаю, что делать. Что сказать? Или повернуться и уйти? Наорать на нее? Заплакать?
В прошлом году одной из девочек шестой группы назначили рентген, и он выдал все ее секреты: как мало она ела, что у нее больше не было месячных, через какую боль она танцевала, чтобы только остаться здесь. Они послали ее домой. В Техас.
– Спрошу, пожалуй, у мамы, – бормочу.
– Не нужно. У нас есть ее согласие. Этого достаточно, чтобы провести одну процедуру, если нужно. Я забочусь обо всех танцорах, делаю все ради их блага. Слежу, чтобы они оставались сильными и здоровыми.