Он идет через парковку, как всегда преисполненный внутренней свободы, которую он не в состоянии обуздать, она чувствует, как волны этой свободы бьются в нее и откатываются прочь. Его окружает сияние, настолько яркое, что даже у такого промозглого дня на тривиальной парковке появляется привкус влюбленности, оставшейся без ответа.
На площади перед рестораном припаркована одна-единственная машина. В коридорчике на входе Лисбет снимает верхнюю одежду, вешает ее на «плечики» и, обернувшись, ловит отблеск своего появившегося в большом напольном зеркале отражения. Первое, что бросается ей в глаза, – только что приобретенные ослепительно-белые кроссовки для бега. Над ними – лицо, налившееся гулко стучащей кровью. Нос покраснел и распух, верхняя губа раздулась, и от нее вниз через подбородок тянется красный, отчетливый след.
Она входит в пустой зал, который оказывается на удивление большим. Стены оклеены чем-то вроде бугристой золотистого оттенка кожи, по которой прошлись коричневым лаком. Потолок по всей длине поддерживают массивные балки. В зале стоит несколько диванов, обтянутых традиционной датской тканью – хлопок с шерстяной ниткой, – и журнальные столики, на которых лежат раскрытые книги с готическим шрифтом. Она идет по залу и заглядывает в книги. Библия и книжка для детей. Сверху лежат очки. Из глубины зала доносится шелест, и она громко откашливается. Через секунду, бесшумно скользя, к ней подходит женщина средних лет. Отработанными до автоматизма движениями она открывает перед Лисбет меню и собирается удалиться, но Лисбет останавливает ее, говоря, что хотела бы сделать заказ сразу, прямо сейчас, и заказывает две порции говяжьих котлет на обжаренном тосте, с луком и яичницей-глазуньей. «Сын сейчас подойдет», – объясняет она.
Когда женщина спустя двадцать минут приносит заказ, Мальте все еще нет. Она в нерешительности подходит к столику.
– Я не уверена, может быть, мне принести позже?
– Он, наверное, где-то застрял. Хотел купить что-то в «Бругсене», секундное дело.
– Да, но я могу пока унести, если желаете.
– Но вы же не сможете подогреть яичницу.
– Ничего страшного, я приготовлю новую.
– Знаете что, – говорит Лисбет. – Вы не принесете мне пока чашку кофе? Мне кажется, что-то случилось, что-то его задержало. А с мясом тогда пока повременим, если можно.
Она набирает его номер, но он не берет трубку. Потом женщина приносит кофе и не успевает вернуться на кухню, как Лисбет, едва отхлебнув из чашки, поднимается из-за стола и догоняет ее.
– Сбегаю-ка я посмотрю, куда он запропастился, – говорит она.
И, семеня, выбегает на улицу, застегивая на ходу пальто.
В «Бругсене» Мальте нет.
Она бегом возвращается в ресторан и звонит ему до тех пор, пока у него не включается автоответчик. Она оставляет ему голосовое сообщение. В этот момент у нее за спиной раздается шелест. Она быстро оборачивается и видит знакомую официантку в очках с плоскими стеклами.
– Нашелся ваш сын? – участливо спрашивает та.
– Придется еще немного подождать, он придет.
– Не хотите поесть, пока ждете?
– Да. Нет. Да, пожалуй, это самое правильное.
Как только официантка выходит из зала, Лисбет снова набирает номер сына. На этот раз он берет трубку.
– Да? – слышит она ленивый голос.
– Эсбен? – восклицает она. – Почему ты взял трубку?
– Потому что ты трезвонишь, не переставая. Уже раз пять, не меньше. Что ты хотела?
– Я пытаюсь дозвониться до Мальте.
– Я думал, он поехал с тобой.
Эсбен повышает голос, почти переходя на крик. Она, видимо, отвлекла его от какого-то важного занятия.
Теперь она уже не знает, что ей делать. Допивает остывший кофе и ждет.
Потом заказывает еще чашку. Она не уходит из ресторана.
Начало декабря выдалось относительно теплым и дождливым. День превратился в одни нескончаемые сумерки, свет фонарей отражается в мокром асфальте улиц, ведущих в объезд центра, и длинной череде лобовых стекол, выстроившихся в очередь на въезде в город и на выезде из него. Лисбет несколько дней старается не показываться никому на глаза, пока не зажило лицо. Припухлость спадает, но темно-красная линия, перечеркивающая нос и рот, все-таки пока видна. Выглядит это как ожог от лизнувшего лицо языка пламени. Выходя из дома, она натягивает на нос шейный платок и следит за тем, чтобы он не соскальзывал.
Она нигде не может найти телефон Мальте. Когда она наконец спрашивает Томаса, он говорит, что отправил ему телефон по почте.
Ей, однако, необходимо ходить на работу, в бассейн, где она ведет группу «Мама и малыш». Мамы, положившие своих младенцев на пеленальный столик, чтобы сменить памперс, дуют им в животики, целуют пальчики ног. Другие стоят под душем, посадив малюток в черные коляски, которые можно брать напрокат. Те выглядывают из-под капюшончиков своих детских полотенец. С задумчивым видом они рассматривают своих моющихся матерей. В душевой царит атмосфера ничем не нарушаемого покоя.
Инструктор Филипп сидит на скамейке в зале. Когда он устроился к ним, она первые несколько месяцев была уверена, что он как минимум лет на десять младше ее, и только совсем недавно вдруг поняла, что они абсолютно одного возраста. Она понятия не имеет, что он за человек. В бороде у него заплетена косичка. Он из тех людей, которые способны внушить ей страх, потому что он заставляет ее смущаться. Ей кажется, что он аж лоснится от самолюбования. Проходя мимо него, она принимает независимый вид и коротко кивает.
Потом малышек ненадолго берут с собой в воду. Поют с ними «плескательную песенку», и Лисбет показывает на манекене нужные движения. Вспоминая при этом, как рука нежно обвивает ее шею, а вода соединяет их тела в одно целое. «Плюх, плюх, плюх, вот что мы умеем – плескаться!» – поют они, и их голоса взмывают под потолок, к свету.
Филипп ходит вокруг бассейна, скрестив на груди руки, комично выворачивая ступни, обутые в белые сабо, шлепая ими, как ластами. Проходя мимо, он что-то говорит ей, но она не слышит, что именно.
– Что? – переспрашивает она.
– Я спрашиваю: что ты сделала со своим лицом?
– Ничего.
Она собирается уйти, но он садится на скамейку прямо у нее за спиной, как будто ей непременно нужно понять какую-то вещь.
– Ты торопишься? – спрашивает он.
Поколебавшись, она подходит к скамейке и садится. Он изучает ее взглядом.
– Я вижу, что у тебя что-то случилось с лицом, – говорит он. – Похоже, это было больно.
– В любом случае все уже почти зажило.
У нее нет желания болтать с ним. «Он один из тех навязчивых снобов, которые привыкли быть непререкаемым авторитетом в узком кругу, – думает она, – один из тех, кто раз и навсегда возомнили себя правыми во всем».