– Извини, – говорит она.
– И ты меня, – отвечаю я.
– За что? – спрашивает она.
– Не знаю, – отвечаю я.
Она почему‐то улыбается, причем так, что ее улыбка будто бы говорит: «А я знаю за что».
– Давай поскорее покончим с этим? – спрашивает она.
– Давай, – говорю я.
Задачки легкие. А вот над зарисовками приходится потрудиться. Брит включает музыку на своем смартфоне, но потом переключает звук на нормальную беспроводную колонку.
– Ненавижу слушать музыку через маленькие динамики, – признается Брит.
Я как раз хотел сказать то же самое, но она меня опередила, и мое сердце начинает биться чаще.
Когда мне удается прийти в себя, я начинаю рисовать. Мой рисунок маленький – так проще, поэтому я заканчиваю его быстро. Брит, следуя моему примеру, тоже рисует небольшую фигуру. Наши грифели скрипят. Брит толкает меня локтем.
– Ну ты и читер, – говорит она.
– Я же выполнил задание, – отвечаю я, – просто подошел к нему с умом.
– Готово, – произносит Брит.
Мы убираем грифели и кладем карандаши.
– Неплохо, – говорю я, глядя на ее рисунок.
– И у тебя тоже нормально вышло, – отвечает она, глядя на мой.
Милостивый летающий макаронный монстр на пастафарианских небесах! Да Брит, кажется, со мной флиртует!
– Чем ты теперь хочешь заняться? – спрашиваю я.
– Не знаю. А ты чем бы занялся?
Она подсаживается ко мне поближе. Настал момент, когда в фильмах для подростков герой смахивает домашнюю работу на пол и целует героиню. Но, как я уже говорил, в моем списке поцелуев лишь один пункт, да и он был случайностью.
Мне почему‐то кажется, что у Брит список поцелуев не длиннее моего. Тем не менее она, видимо, готова. Да? Иначе зачем ей придвигаться ко мне, верно? Значит, так оно все происходит?
На самом деле я понятия не имею, как все это происходит. Я вообще не понимаю, что сейчас происходит. Я смотрю в ее бездонные серые глаза, в которых отражается вечность, а она смотрит на меня, и ее глаза такие бездонные, серые и с отражением вечности, что я ничего не могу в них прочитать. Может, я ошибся. Может, Брит просто любит подсаживаться к парням поближе, смотреть им в глаза и ничего не говорить.
– Забыл очки, – раздается голос ее папы.
Мы поднимаем глаза и видим, как папино худи скрывается за углом.
– Пойдем на улицу, – говорит Брит, вставая, – я тебе хочу кое‐что показать.
* * *
Мы выходим в ночь под поставленную на повтор мелодию сверчков. Как и везде в Плайя-Месе, тут один фонарь на километр. И вне этого одинокого ледяного конуса света – непроглядная тьма безлунного неба, видны лишь звезды и бледные блики на припаркованных машинах. – А чего так много машин? – спрашиваю я.
– Кто‐то устроил вечеринку. Мне кажется, сегодня День независимости Армении.
Брит перебежками, пригнувшись, начинает обходить автомобили. Она похожа на длинноволосого чертенка. – О! Гляди! – Она открывает одну из машин. – Брит! – усмехаюсь я в ответ.
– Их никогда не закрывают, – отвечает Брит, открывая дверь шире. – Прекрасная иллюстрация на тему предрассудков. Одни районы люди считают безопасными, а к другим относятся с предубеждением. На Делгадо-Бич открытую машину никто не бросил бы.
– Ну, Плайя-Меса все‐таки довольно безопасный район.
– Если бы мы провели исследование, то точно нашли бы корреляцию между количеством незапертых машин и уровнем доходов жителей района. Готова поспорить на миллион баксов.
– Ха-ха! – Я начинаю смеяться, но тут же замолкаю.
К моему ужасу, Брит заглядывает в машину и достает жестянку с мятными леденцами, кладет один себе в рот и мне тоже бросает конфетку.
– Попробуй.
– Ты с ума сошла, – отвечаю я, смеясь, и оглядываюсь. Но леденец все же беру.
Брит аккуратно прикрывает дверь и захлопывает ее движением бедра.
– Люди оставляют в машинах свидетельства собственной жизни. Я чувствую себя археологом. Автоархеологом.
– Слушай, это может плохо кончиться.
– Не паникуй, Фрэнк Ли, – отвечает Брит с наигранной дерзостью. – Да даже если нас поймают – ну и что? Я просто скажу: «Божечки, я такая пьяная! А машины вообще‐то надо запирать. Пока!»
Эти слова она произнесла как обычная отвязная калифорнийская девчонка, так что я даже невольно улыбнулся. Если бы мы были на уроке английского, то мисс Чит назвала бы это сменой кодов. Это как смена акцентов, только немного на другом уровне.
Дело в том, что с приятелями мы говорим не так, как с учителями (для друзей – калифорнийский разговорный английский, для учителей – калифорнийский официальный английский), и не так, как с девушками (тут нужен калифорнийский распевный), и не так, как с родителями-иммигрантами (у них калифорнийский «ты-вывел-меня-из‐себя»). Мы адаптируем свою речь под нашего собеседника. И не только адаптируем, как говорит мисс Чит. Люди меняют коды для того, чтобы кого‐то смутить, чтобы показать, кто тут главный, или чтобы прикинуться кем‐то другим.
Я всегда считал, что хорошо умею менять коды, но Брит в этом просто мастер. Она будто становится совершенно другим человеком. Интересно, какие еще коды она умеет использовать?
– Эта… Нет, здесь лампочка сигнализации мигает… – замечает Брит. – Может, эту?
Она открывает дверь.
– Ага!
– Я вскрываю машины с Брит Минз, – говорю я.
– Разве вскрываешь? Она же не заперта, – возражает мне Брит.
– И давно ты так развлекаешься?
– Всего пару месяцев. Я находила алкоголь и деньги, которые просто так лежали в машине. Однажды нашла старый полароид.
– Подожди, ты что, забираешь вещи себе?
Брит откапывает что‐то в салоне.
– Смотри! Компакт-диски. Кто в наше время их слушает?
Она бросает мне один диск, словно это фрисби. Я ловлю его и вижу, что все на нем написано по‐армянски.
– Слышишь, положи все это на место, – говорю я и стираю свои отпечатки с диска. Вдруг ФБР будет расследовать его исчезновение? Я бросаю диск Брит, но та нажимает на кнопку замка и захлопывает дверцу.
– Слишком поздно, – смеется Брит. – Тебе придется оставить его себе.
– Я тебе уже говорил, что ты с ума сошла? – спрашиваю я и засовываю диск в задний карман.
– Отвечу на твой вопрос. Нет, я себе ничего не беру. Просто перекладываю вещи в другие машины.
– Обалдеть. Это просто какая‐то метафора.