– А потому разборки, воровство, иногда убийства, – продолжил Даен. – Взять бы за шкирник, встряхнуть что есть мочи, и в лоб, чтобы горилку из памяти выбить. – Ударил кулаком по столу и развел руки. – Не могу! Жетон, будь он неладный, не позволяет. Если мокрое дело, то да, сразу под замок. А если подерутся мужики или лопату стащат, или мешок картошки… Ежели всех в искупительные поселения – бабы с детишками с голоду помрут. Смотрю я на это… – Даен горько улыбнулся. – Одно название – страж порядка.
– У меня всё, – донеслось из кабинета.
– Перечисли имущество родни.
Прозвучали тихие стенания.
Страж бросил взгляд на Малику, почесал затылок:
– У него родственников – вся главная улица. До утра просидит.
По крыльцу прогрохотали башмаки, в комнату вбежала растрепанная женщина в добротном платье – на шее сползшая с головы косынка узлом в бок, на поясе фартук в муке, в руке скалка. Подлетела к столу и скалкой по нему хрясть, что стекла в окошке звякнули.
– Ты что ж это, палач, творишь, – напала селянка на стража. – Порядочного человека бить? Я ж тебя, изверг, самого в кутузку закрою!
Даен выставил перед собой руки:
– Тетя Фаня, не кричите. Мы во всем разберемся.
На пороге смежной комнаты появился начальник:
– Фанечка… Золотце…
Женщина выронила скалку, бросилась к мужу на шею, заголосила:
– Люди добрые! Да что ж это делается. Вашего кормильца бьют, а вы о ступеньки носки сбиваете.
С улицы донесся гул, будто кто-то разворошил осиное гнездо. Малика побледнела. Даен подошел к окну, нахмурился. И лишь Адэр рассматривал разбитый кулак с таким видом, словно только что услышал обнадеживающий диагноз врача.
Со словами «Да мы вас…» селянка кинулась к двери.
– Я конфискую дом, – сказал Адэр.
Уже взявшись за дверную ручку, Фаня обернулась:
– Какой дом?
– Ваш.
Уперев руки в бока, она двинулась к Адэру:
– Ты кто такой?
– Вашего сына отправлю в приют…
– Да кто ты…
– …если ты сейчас же не замолчишь.
– Фанечка, делай, как он говорит, – проблеял начальник.
Не переставая оглядываться на Адэра, она приблизилась к мужу:
– Да кто он…
– Он страшный человек, – прошептал начальник и, обхватив жену за плечи, разрыдался. – А я плохой человек.
Адэр сжал-разжал кулак, неторопливо прошел через комнату, приоткрыл двери. Перед крыльцом собрались зажиточные люди, одетые с иголочки.
– Родня?
– Родня, – еле слышно призналась Фаня.
Адэр вернулся на свое место, сложил на столе руки:
– Если не разойдутся, я конфискую их имущество.
У Фани подкосились ноги. Начальник подтолкнул ее к двери:
– Делай, как он говорит.
Вскоре начальник и его жена сидели перед свечой. Тихо переговариваясь и всхлипывая, писали подписку о невыезде из селения.
– Почему на крайней улице так воняет? – спросил Адэр у Даена.
– Так то ж рабочая улица.
– И что?
– Там, что ни развалины, так отхожее место. Мужики идут с трактира и заскакивают. Улица длинная, пока домой донесешь.
Начальник с женой положили перед Адэром бумаги.
– На прииск ни ногой, пока не приедет комиссия, – сказал он. – Если сбежите, найду.
Взял докладную и опись имущества. Долго изучал их, потирая подбородок. Какое-то время сидел, глядя на начальника, а тот сдувался прямо на глазах, беспрестанно вытирая то лоб рукавом окровавленной дорогой рубашки, то ладони о добротные, но словно пожеванные коровой, штаны.
Наконец Адэр произнес:
– Даю две недели, чтобы вернуть украденные деньги.
Толстяк схватился за сердце:
– У меня нет…
– Родные помогут. Они ведь тоже замешены?
– А если откажут?
– Без суда и следствия отправишься в тюрьму.
Фаня привалилась плечом к мужу и еле устояла на ногах.
– Без суда? – прошептала Малика.
– Проводи их, – приказал Адэр Даену, и, когда за супругами и стражем закрылась дверь, повернулся к Малике. – Что ты сказала?
– Он имеет право на защиту.
– Кто так решил?
– Наказание назначает суд.
Адэр схватил ее за локоть и притянул к себе. Его глаза полыхнули безудержным гневом.
– Я – закон, я – суд. Мне продолжать?
Малика вырвалась, отскочила к окну:
– Вы Всевышний?
– На этой земле – да!
– Всевышнему потребовалось семь дней, чтобы сотворить мир. Вам же хватит минуты, чтобы его разрушить.
Подлетев к Малике, Адэр вскинул руку. Она сжалась в ожидании удара. А он указал в окно:
– Ты это называешь миром?
– Они другого не знают!
– Здесь жалость неуместна.
– А справедливость?
– Ты часто с ней сталкивалась?
– Нет. Но хотелось бы.
– Жалость и справедливость не уживаются рядом. Начальник похитил деньги, устроив на работу мертвые души. Разве несправедливо вернуть в казну наворованное?
– В казну? Если уж быть справедливым до конца, то он похитил деньги не из казны, а у рабочих.
Скрипнула дверь.
– Еле до поворота довел, – проговорил Даен, топчась возле порога. – Врача в селении нет. Надеюсь, сам оклемается.
– Жалко его? – спросил Адэр.
– Человек ведь.
– А те, кто живет на рабочей улице, не люди?
Даен отвел взгляд.
– Сколько в селении стражей?
– Я один.
– С ума сойти… – пробормотал Адэр, кивком позвал Малику и вышел на крыльцо.
Посещение следующих трех приисков не принесло успокоения. Адэр и Малика двигались, словно марионетки, руководимые неведомой рукой. Подъезжали к дому начальника. Не останавливаясь, мчались на прииск. Малика сидела на проходной, Адэр ненадолго уходил. Возвращался мрачнее тучи. Затем ехали в контору – все они находились в нескольких милях от прииска. С причитающим начальником летели в охранительный участок. Ночь проводили в тревожном забытьи на узких кроватях постоялого двора. И вновь шли навстречу серому дню, точной копии предыдущих дней.
***
Ветер безмолвствовал, и над разморенной духотой пустошью стоял убаюкивающий стрекот кузнечиков. Малика дремала, отвернувшись к окну. Уныло глядя на бегущую перед машиной колею, Адэр мысленно готовился к тяжелой и совсем не нужной ему встрече. При виде сытых рож и тучных тел, спрятанных под дорогими костюмами, в нем просыпалась злость. Не потому, что кто-то накопил жир и сколотил состояние на обмане трудяг – было невыносимо трудно сохранять спокойствие на похоронах своей надежды.