Убийство в субботу утром - читать онлайн книгу. Автор: Батья Гур cтр.№ 38

Перепрыгивая через ступеньки, он поднялся прямо в кабинет начальника управления — самый большой в здании. В приемной взял руку секретарши с явным намерением поцеловать ее, что и сделал, склонившись и сказав что-то о смелом оттенке ее нового лака для ногтей. Какая-то часть его рассудка насмешливо наблюдала за этой маленькой сценкой, достойной фильма о Джеймсе Бонде. При всей своей ироничности он всегда старался поддерживать дружеские отношения с секретаршами. Женщины в управлении питали к нему слабость. Он не давал обещаний и не обманывал — просто был мил, внимательно слушал и не забывал их рассказов. Он относился к ним по-отечески, а иногда жалел, сам не зная почему. Его отношение не было продиктовано расчетом — выражения внимания были для него естественными, однако косвенным образом это приносило ему практическую пользу. Гила, секретарь начальника, подала ему большой коричневый концерт:

— Эли Бахар оставил для вас.

Михаэль открыл конверт и достал отчет патологоанатома и записку, в которой Эли коротко излагал все, что сообщили ему судебные медики.

— У вас есть пара минут. Шеф говорит по телефону. Посидите, если хотите, — сказала Гила и сняла толстую папку со стула, стоящего рядом с ее столом.

В отчете он нашел то, что и ожидал: фотографию мертвой Нейдорф в кресле, чертеж на кальке, снимок раны крупным планом, описание угла, под которым был сделан выстрел. Он быстро проглядел отчет патологоанатома, который относил ее смерть к промежутку между семью и девятью часами утра — в желудке нашли остатки завтрака. Михаэль с отвращением просмотрел расчеты, соотносящие время смерти с содержимым желудка. Как бы то ни было, но в их абсолютную точность он не верил. Следовало принять во внимание температуру в помещении, а также положение трупа. Доклад был пересыпан медицинскими терминами, которые он научился опускать, и разными деталями относительно угла стрельбы.

Похоже, дополнительные сведения на отдельном листе были продиктованы Эли судебными медиками. На теле жертвы не найдено четких отпечатков пальцев, но на щеке и руке имелись отпечатки перчаток. Жертва, безусловно, была уже мертва, когда ей придали то положение, в котором она была найдена. На теле остались следы, свидетельствующие, что ее тащили от дверей к креслу, но никаких следов крови. В самой комнате, возле тела, была найдена голубая нить, должно быть вырванная из предмета одежды. Отчет изобиловал осторожными оговорками: «возможно», «вероятно», «предположительно». Конечно, о том, относится ли нить к убийству, ничего не говорилось. Следовало принять во внимание, что уборка в Институте проводилась только раз в неделю, по средам. На всех дверных ручках имелось множество отпечатков пальцев. Найденное в любой из комнат могло принадлежать кому угодно.

На чашке с остатками кофе, обнаруженной в кухне, были следы губной помады жертвы.

Оружие было идентифицировано, но не окончательно, как принадлежащее доктору Джо Линдеру. Пуля, извлеченная из тела жертвы, после визуального обследования признана идентичной той, что была извлечена из стены в больнице Маргоа, и пулям, оставшимся в патроннике пистолета.

Михаэль вошел в кабинет, где начальник иерусалимской полиции Ариэль Леви сидел за большим столом, читая копию отчета и просматривая фотографии с места преступления. Он ничего не сказал Михаэлю, присевшему на стул напротив, но молча стал передавать ему снимки, один за другим. Непосредственный начальник Михаэля Эммануил Шорер, глава Следственного управления Иерусалима, вошел и сел рядом. Михаэль протянул ему коричневый конверт, и тот начал изучать содержимое.

Суперинтендант Эммануил Шорер вот-вот ожидал повышения, и говорили, что об этом объявят в течение пары месяцев. Михаэль Охайон являлся очевидным кандидатом на его должность: об этом также уверенно говорилось в кулуарах Русского подворья. С самого начала между ними возникли симпатия и взаимопонимание. Михаэль любил Шорера и восхищался им, несмотря на грубые манеры и несдержанность на язык. «Под его слоновьей внешностью, — сказал он однажды пожаловавшейся ему Цилле, — скрывается чуткая душа. Придет время — и ты это поймешь».

Сам он убедился в этом еще восемь лет назад. Это случилось во время его первого расследования. Будучи членом команды, возглавляемой Шорером, он попался в ловушку ложного алиби, и в результате расследование затянулось намного дольше, чем следовало. Шорер удостоил его долгой беседы и под конец сказал, что в жизни бывают моменты, когда лучше верить роду человеческому, чем подозревать его во всех грехах. Но следует различать требования профессии и личные принципы и действовать порой вопреки естественным порывам, «подвергая самой внимательной проверке именно то, что кажется наиболее достоверным». Он не вынес ему взыскания, а терпеливо описал всю мучительно длинную цепочку расследования, без которой не добьешься успеха.

Они побывали в крутых переделках, провели вместе немало тяжелых дней и бессонных ночей. И всегда находили общий язык. С первых дней Эммануил Шорер, на зависть другим сотрудникам, обращался с ним с отеческим терпением. И хотя с повышением шефа Михаэля ожидало продвижение по службе, он сожалел, что им придется расстаться.

Напротив, его отношения с Леви, по не очень понятным причинам, были натянутыми. Каждая встреча с ним почему-то злила и тревожила Михаэля. Он всегда испытывал по отношению к Ариэлю Леви неясное чувство вины и был готов возражать и обороняться. А ведь в будущем придется работать под его началом. Еще и поэтому Михаэль сожалел об уходе Шорера.

Михаэль достал сигарету, закурил и начал говорить, как будто обращаясь к себе самому. Сначала не спеша, с расстановкой подвел итог событий субботнего утра, обрисовал структуру Института, формальные взаимоотношения между его сотрудниками и добавил несколько тонких нюансов, которые смог уловить. Затем объяснил значение терминов «кандидат» и «учебный психоанализ», рассказал о супервизии и о субботних встречах. Описал Хильдесхаймера и Линдера. Ученый совет он определил как «исполнительный и законодательный орган в одном лице — руководители Института, имеющие реальную власть».

Наконец дошел до истории с пистолетом, странным образом появившимся в больнице. Леви прервал его вопросом:

— Когда будет возможно переговорить с пациентом, с доктором Баумом, вообще с любым, кто может что-то прояснить? И почему вы сами этого не сделали?

Михаэль рассказал о своей поездке в Тель-Авив, о встрече с зятем Нейдорф, о беседе с Хильдесхаймером и визите в дом Нейдорф.

— Наша проблема — это тип людей, вовлеченных в дело, — резюмировал он, рассказав, как искал лишний экземпляр лекции.

— Ну, мы и раньше имели дело с подобным типом. — заявил Леви и, презрительно пристукнув по столешнице, припомнил дело об убийстве любовницы адвоката, который и оказался виновным, и все другие подобные случаи, раскрытые за последние годы. — Хотя, если подумать, с такими умниками мы еще не сталкивались. Шутка ли, психологи! Будьте внимательны, Охайон. Смотрите, чтобы они не навешали вам на уши лапши.

— Вообще говоря, — сказал Михаэль, — я имел в виду не их высокое положение в обществе, а то, что это очень закрытая группа, с весьма специфическими законами и особой иерархической структурой. В нее входят и пациенты: кто знает, что происходит на их сеансах? Все за семью печатями. В придачу ко всему исчез текст лекции и список тех, с кем она проводила сеансы психотерапии, — и все в один день. Я не представляю, как мы сможем восстановить происшедшее. Но в одном уверен: в убийстве замешан кто-то, с кем Ева связана профессионально. Возможно, хотя и необязательно, кто-то из Института, но в любом случае ее пациент или практикант. Но все исчезло: лекция, список пациентов, заметки, которые, по свидетельству старика, хранились в столе, и дневник. Короче, все, что могло поведать нам о ее профессиональных связях.