«Арахис, а-рахис а-на продажу».
Итальянский продавец арахиса, ядерный физик на пути к испытаниям ядерного оружия, домохозяйка из пригорода, на «колесах» и в поисках приключений: они все одинаковы. Все едины. Все — из тех же электронов, протонов и, кажется, ньютонов. Это поистине братство (сестринство) мужчин (женщин, детей), и вот он я, лишь очередная кучка атомов, отскакивающая от других кучек атомов. Тут же чувствую себя одновременно свободным и ограниченным, потому что дуальности нет. И посему я одновременно здесь и не здесь. Одновременно сейчас и тогда. Одновременно афроамериканец («черный») и белый («европеоид»), С этим озарением как будто является возможность сбежать от моего мучителя, кем бы он ни был. Почти как по сигналу загорается табло: последнее объявление об автобусе «Грейхаунд» в Нигде, штат ОК. Нигде, ОК. Нигде — это ОК. Я не знал, чего искал, но теперь нашел.
Автобус в Нигде выезжает из автовокзала на улицу Нью-Йорка — серую, лишенную теней. Возможно, из-за того что я вижу город просвещенными глазами, я его не узнаю. Магазины кажутся другими. «Галантерея»? «Боевые боты Блокмена»? И еще расплывчатость выражений лиц у людей на улице, машин на улице, улицы на улице. Я фокусируюсь на дыхании. Натиск всего вокруг практически ошеломляет. Когда автобус замедляется, а сам я замедляюсь настолько, что перемещаюсь почти на три сиденья назад, я замечаю на улице себя, выходящего из Порт-Ауторити, только выхожу я задом наперед. Вот в чем дело, внезапно понимаю я: всё на улице движется задом наперед. И еще кое-что: в воздухе кишат бегущие капли, словно прозрачная пыльца. Они забираются людям в уши — на вид бессистемно, но так часто, что это не кажется случайностью. Еще я вижу, как эти капли показываются из ушей, словно умножившись в числе, а потом рассеиваются и проникают в другие уши. Автобус следует по улице за другим мной, будто кинокамера на тележке, наведенная на пятящегося двойника. И теперь я настолько близко, что вижу, как эти капли попадают и в уши другого меня и вылетают обратно наружу. Что происходит в этом ужасающем мире за окном автобуса? Что за лавкрафтовский пейзаж мне внезапно предстал?
Я смотрю, как я задом наперед повторяю свой маршрут до Порт-Ауторити, мимо итальянского продавца арахиса, «сукв йобул ан-а сихар-а, сихара», к себе домой. Автобус проезжает мимо. Теперь обратный я пропал из виду, и я быстро теряю интерес — подумаешь, — снова впадаю в свой монолог о бороде. Добавляю новый раздел о разнице между фальшивой и настоящей бородой, кратко касаюсь глагола beard (то есть «смело выступать против»), а также современного сленгового употребления, обозначающего притворное гетеросексуальное партнерство. Что-то вырывает меня из размышлений. Если смотреть за непосредственное окружение, я могу разглядеть другое, сияющее пространство, уходящее в бесконечность, словно трехмерная и не такая карикатурная версия канонической и сомнительно сентиментальной обложки «Нью-Йоркера» от Дэвида Стейнберга. Это красиво и внушает надежду, и я верю, что отправляюсь в новое и грандиозное приключение. Предыдущие трудности и лишения где-то далеко, неважны. Наконец я счастлив.
Затем у обратного автобуса спускает шина, и водитель просит нас обратной речью выйти. Так что я на улице, в мире как он был. На меня срет голубь (как было бы чудесно, сохранись еще обратное время, соберись и всосись обратно в голубиный анус голубиный помет; тогда бы он получил), а я разворачиваюсь и бреду на север, в свою квартиру, чиститься.
Входная дверь пробита, в ней дыра, приблизительно формы Доминика. Через дыру я замечаю его: он злобно мечется, изображает жестокие колющие движения ножом и ругается. Я прислушиваюсь, кого он ругает. Подозреваю, что меня.
Да, меня.
Возвращаюсь в ящик для носков Барассини.
Глава 56
— Давай.
Компьютер метеоролога теперь еще больше.
— Мета-уролог, — хихикает Барассини. — Все никак не отойду. Просто отлично.
Тот сидит перед маленьким киноэкраном, смотрит анимацию того, как смотрит на анимированного себя перед киноэкраном. Чешет нос. Спустя миг чешет нос его анимированное изображение. Он ерзает в кресле, и в тот же самый миг то же самое делает его анимированная версия. Расчеты нагоняют настоящий момент.
И вот: анимация реагирует первой, ее глаза расширяются в изумлении. Сразу после этого глаза метеоролога тоже расширяются в изумлении.
— Мои глаза расширились в ответ на то, как расширились глаза изображения на экране? — спрашивает его закадровый голос.
Метеоролог не знает.
Теперь у анимированного метеоролога тревожный вид. Он встает. Уходит. Нарисованный человечек идет через нарисованный лес снаружи пещеры. Начинается дождь — сперва несколько капель, потом небо разверзается и обрушивается ливень. Электронный голос компьютера:
— Прямо как в анимации!
Анимированный метеоролог натягивает куртку на голову и забегает обратно в нарисованную пещеру.
Теперь у настоящего метеоролога тревожный вид. Он встает, ходит взад-вперед, выходит. Идет через лес. Начинается дождь — сперва несколько капель, потом небо разверзается и обрушивается ливень. Он думает (и ничего не может с этим поделать): «Прямо как в анимации!»
Бежит обратно в пещеру, прикрываясь курткой.
Каждую ночь — очередной сон Аббиты без Аббиты. Я продолжаю блуждать по улицам странного, пустого города сна. Продолжаю искать заказ на новеллизацию, но, похоже, я в черном списке. Это столь же удручающе, сколь и тревожно, поскольку скоро пора платить сновидческую квартплату. Сам не знаю, что случится, если я останусь во сне без квартиры. Замерзну насмерть? Можно ли замерзнуть насмерть у себя во сне? Может, меня выселят из сна, это было бы неплохо. Подозреваю, что в черный список меня каким-то образом внесла Аббита. Узнать наверняка невозможно, потому что спросить некого.
Я прочесываю объявления о поиске новеллизаторов в газете. Выбор, как обычно, невелик. Повестизация короткометражки — что-то студенческое из Нью-Йоркского университета, новеллизаторы новеллизируют подобное только ради пополнения резюме. Денег там не водится. И низкооплачиваемая работа по ужастику для кабельного телевидения «Закричи меня до сна» — о монстре, который своим криком вгоняет людей в сон и после убивает. Допущение увлекательное и контринтуитивное, а режиссер, Эгг Фридландер, — в моем сне главный визионер из новой волны хоррор-режиссеров, но фильм трудно перевести в книжную форму, поскольку его костяк — крики и сон, плюс платят маловато. Но, когда дарят коня, ты не выбираешь его зубы, если можно так выразиться. Так что я звоню по поводу собеседования в «Тусклую лампочку», студию Эгга. Стоит мне представиться, как следует долгая пауза.
— Алло? — говорю я наконец.
— Да? — в итоге раздается ответ.
— Я думал, нас разъединили.
— Нет-нет, — говорит она.
— Ну и?..
— Да?
— Мне можно прийти?
— О. Эм-м, да, конечно, если хотите.