Муравечество - читать онлайн книгу. Автор: Чарли Кауфман cтр.№ 118

— Конечно. Большой хит.

— И знаешь, что Эбботт и Костелло сняли фильм про Иностранный легион?

— «Эбботт и Костелло в Иностранном легионе». Конечно.

— По-моему, он не так называется.

— Так.

— Неважно. Ты не прав, но неважно, я тут думал…

— Я прав.

— Неважно. Я тут думал: что, если мы снимем свою версию фильма про пустыню. Вот Хоуп и Кросби сняли.

— «Дорога в Марокко».

— Нет.

— Да!

— Неважно…

— Он называется «Дорога в Марокко».

— Неважно. Это успешный жанр для пародий.

— Ладно.

— Я подумал, что можно назвать «Клоуны Аравийские».

— Ладно.

— Мы будем клоунами.

— Я понял.

— Игра слов на основе «Лоуренса Аравийского».

— Я понял.

— Что думаешь?

— И это вся идея?

— Верблюды. Фески. Ну, знаешь. Все такое. Полный набор.

— Кто нам даст денег на пустынный эпик, Чик? Мы не можем собрать даже «Элкс-Холл» в Зажопвилле, штат Айова.

— Мы снимем задешево. В песочнице.

— То есть в детской песочнице?

— Конечно. Крупные планы, съемка сверху. Никто и не поймет.

— Ты не очень-то все продумал, Чик.

— Еще стоит обмозговать детали, это точно.

— Да.

— Я человек идей. Широкие мазки. Ты работаешь с деталями.

— Например, как вместить верблюда в песочницу?

— И еще где взять пару дешевых фесок.

— Мне надо выспаться, Чик.

— Карликовые верблюды? Бывают такие? Я сейчас просто набрасываю.

— Обсудим завтра.

— Мне не спится. Кажется, будто я на грани чего-то важного.

— Насколько близко?

— Настолько.

— Ты просто говоришь «настолько». Ничего не показываешь.

— Темно же.

— Не так темно, чтобы я не видел, что ты ничего не показываешь.

— Ладно. Вот настолько.

— Ладно.

Следующий день, и я возвращаюсь к себе в квартиру с жареной свининой на леске удочки. Доминик все еще в дверях. Я болтаю у него перед носом куском свинины для мотивации. Работает. Он высвобождается из двери с хлопком пробки из-под шампанского, хватает свинину, а я проскальзываю между его ног в квартиру, захлопываю дверь и задвигаю двадцать три (двадцать три?) засова. Приваливаюсь к двери с одышкой, пока Доминик колотит и требует его впустить. Не впущу. Больше ноги его тут не будет. Я просижу в этой комнате взаперти, пока он не сдастся и не уйдет.

Стук продолжается днями, с восьмичасовыми перерывами, пока мы оба спим. Я пишу на электронную почту Себастьяно с вопросом, ищет ли он еще жилье. Сейчас его нож боуи меня не так волнует. Ответа я не получаю. Возможно, он уехал.

Даже в уединении среди стен собственной квартиры меня находит мир забавных мучений. Постоянно орет без зримых причин детектор дыма, пока я не замечаю, что курю и что в пепельницах по всей квартире и у меня самого в руках — другие закуренные сигареты. Тушу их, потом залезаю по трем поставленным друг на друга стульям, чтобы вынуть батарейку из сигнализации. Стулья рушатся раньше, чем я достигаю цели, и я падаю, снова угодив головой в мусорную корзину. Со второй попытки получается, потом я снова падаю, но в этот раз с батарейкой в одной руке и по какой-то необъяснимой причине с новозакуренной сигаретой — в другой. На сей раз я угодил головой в стойку для зонтиков в виде слоновьей ноги. У меня даже нет стойки для зонтиков в виде слоновьей ноги. Откуда она взялась? Я встаю, замечаю свое отражение в зеркале в прихожей, все еще со стойкой для зонтиков на голове, будто шляпой тамбурмажора. Мне нужно утихомирить мысли, разум. Нужно прекратить двигаться, перестать быть жертвой обстоятельств.

Из-за необходимости замедлиться в памяти встает ретрит для безмолвной медитации в буддистском монастыре на Бали, куда мы ездили с Чуми — моей девушкой времен колледжа. Она затащила меня против воли, поскольку я не любитель мистики и категорически против надувательских фокус-покусов любой религиозной доктрины, не говоря уже о «таинственном Востоке». Но любовь за (любовь за! Обязательно надо где-нибудь использовать!), и наперекор здравому смыслу мы оказались в прокатных саронгах, которые до нас носил бог знает кто. При всем при этом пережитый опыт изменил меня, смягчил. Притихла постоянная болтовня в гиперактивном разуме. «Вот! — решаю я. — Вот что мне сейчас нужно». Нужно обрести эту тишину. Нужно найти собственный голос в безумии внешнего мира. И я без труда, с легкостью возвращаюсь к дыхательной медитации, которую практиковал там. Прислушиваюсь к голосам в голове: сомнение, насмешка, критика, угрызения совести, странные, даже как будто чужеродные мысли: лущить горох на гороховой ферме в Тунисе, танцевать канкан в «Фоли-Бержере», мое счастливое детство в рабовладельческом семействе хозяев горнодобывающей шахты на Венере. Я слушаю без осуждения и мягко позволяю этим мыслям уйти. И дышу. В таких упражнениях на первый план выходят первобытные эмоции. Я рыдаю. Я стыжусь. Я смеюсь. Я борюсь со своим богом. Я борюсь с соседским хулиганом Антоном Фрикером-Вентуччи. И на протяжении всего этого — я дышу. И замедляюсь. И дыхание становится не таким частым, углубляется. Со временем (кто знает, как долго, ведь время перестало существовать!) я нахожу внутренний центр. Уже не чувствую себя добычей, уже не прижат к стенке. Мир раскрывается с удивительных сторон. Моя цель — выйти в мир, не теряя эту открытость. Я отпираю входную дверь. Каждый замок — квантованный этап единого опыта, на протяжении которого я полноценно присутствую в мире. Тридцать четыре засова. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре. Тридцать пять. Скорее тридцать пять засовов. Символизм этого акта не ускользает от моего внимания теперь, когда я просвещен, но его я отпускаю вместе со всеми другими мыслями, когда поворачиваю и тяну ручку. Вот лежит Доминик, спит как младенец, больше меня не устрашая. Он просто Доминик — омерзительный, зловонный, жирный Доминик, лишь очередное проявление божественного. Я запираю дверь, чтобы он не вошел, перелезаю через него и ухожу. В моем нынешнем состоянии улица стала иной. Я вижу все. Итальянский продавец арахиса на углу, торгующий своим товаром со сладкозвучной речевкой: «Арахис, а-рахис а-на лубой вкус!» Прочее. Затем я в Порт-Ауторити, смотрю на расписание отправки автобусов. На вокзале многолюдно, как всегда, но теперь я его вижу в новом свете. Ангелоглавые пассажиры в хореографии прелестной печали, разбитых мечтаний, сломанных жизней. «Как я сюда попал?» — как будто молят об ответе они.