Он невольно касается уха и щеки, глядит на нее, и до меня доходит, что я уже два раза не поехал на зеленый. Хорошо, что сейчас поблизости никого нет. Трогаюсь с места, но слежу за ребятишками. Вот, я всегда говорю, что не надо выезжать на дорогу в гололед.
– Сочувствую, – тихо говорит она.
– Все хорошо! В том-то и дело. Я в порядке. Ну, пару дней пробыл без сознания, а потом несколько недель лежал в больнице, все болело. Мне требовалась помощь почти во всем. Мама купила много обуви без шнурков, потому что я долго ходил в гипсе и не мог сам завязывать шнурки. – Тут он ей улыбается, но она слишком поражена, чтобы улыбнуться в ответ.
– Понятно.
– Но оказалось, что, когда я ударился головой, собственно говоря… что-то повредил в ухе. И я им теперь ничего не слышу. И не только в ухе, в эпикризе много чего написано, но суть в этом. И врач сказал, что слух может вернуться, но, возможно, и нет. Я все ждал, когда же станет лучше. И локоть почти зажил, и голова. Но не ухо.
Она кивает.
– А потом, после долгого отсутствия, я вернулся на учебу и потерял стипендию по бейсболу. Постоянно что-то идет не так, – говорит он. Этот паренек меня убивает. – Я хотел тебе понравиться, но мне не нужно, чтобы ты меня жалела. Не хочу чужой жалости. Потому все так и запуталось.
Мы уже подъехали к их остановке, а я не знаю, говорить им об этом или нет. Лия это замечает и встает.
– Спасибо, – говорит она ему, – за то, что рассказал.
– Значит, все в порядке?
– Да, просто… – она приостанавливается и вздыхает: – Последнее время все так странно и бредово. Может, если бы ты рассказал об этом раньше, я бы поняла. Но я ведь почти ничего не знала.
Он кивает, но с таким видом, словно ждет удара в лицо.
– Дашь мне немного времени? Подумать? – спрашивает Лия.
– Хорошо.
– Прости. Мне во многом надо разобраться.
Она скрещивает руки и, кажется, наконец-то вспоминает, что здесь еще и я. Лия поднимает палец, прося меня подождать еще минутку.
– А-а-а.
– В этом ведь нет ничего плохого. Но я соврала о том, насколько пьяная, да и ты сейчас пьяный, а я не знаю, получится ли у нас разрешить несколько месяцев глупости за один вечер.
Он надавливает ладонями на глаза.
– Проводишь меня до дома? – спрашивает она. – Пожалуйста.
Он кивает, и они проходят между рядами кресел, благодарят меня – всегда ведут себя вежливо, даже в такой напряженный вечер.
Наблюдаю, как они идут, пока не исчезают в здании.
Кейси (друг Гейба)
Я сижу на крыльце и притворяюсь, что читаю конспекты по психопатологии. Выдался прекрасный воскресный день. Солнце светит, птички загаживают мне всю машину, а стул скрипит от каждого движения. Наверно, не стоит отклоняться назад и закидывать ноги на перила, но в риске есть что-то такое, отчего сердце любого инженера-строителя начинает биться быстрее. Я испытываю предел прочности. По крайней мере, так и скажу в травмпункте, когда этот стул подо мной развалится.
– Почему читаешь «Я никогда не обещала вам розового сада»?
Я даже и не заметил, как к дому подошел Гейб. Стул едва не опрокидывается, когда я дергаюсь вправо. Он ужасно скрипит, когда две передние ножки стукаются о пол.
– Тоже та еще психопатология, – говорю, а он смеется, что я едва не упал. – Прекрати смеяться.
Он фыркает, делает серьезное лицо и занимает другой стул.
– Ну, как дела? – спрашиваю. Мне хочется задать чуть ли не сто вопросов, но понимаю, что лучше начать с безобидного.
– Никак.
– Что-то назревает.
– Вообще да, но не знаю, как об этом заговорить.
– Можно сыграть в двадцать вопросов. Начну с этого: куда ты делся вчера вечером?
– Уехал домой.
– Почему нам не написал, чтобы мы не думали, что ты умер?
Он сердито на меня глядит.
– Так и быть, мы знали, что ты не умер. Все равно тебе надо было вернуться.
– Ни за что, это такое унижение. Я не смог с ним справиться.
– Она тоже ушла.
– Да, знаю. Мы снова встретились в автобусе.
– Да?
– И я излил ей душу, а она такая: «Круто, давай устроим передышку».
– Да ну?
– Кажется, я подавал «много смешанных сигналов»… и она практически ничего не знала. И сказала, что мы оба слишком пьяные, чтобы прийти к какому-то достойному заключению. Когда мы зашли в здание, она заявила, что даст мне знать, когда будет готова к разговору.
– И что собираешься делать?
– Делать?
– Да, какой предпримешь шаг?
– Пока не знаю.
– Горд за тебя, что понимаешь: должен быть и следующий шаг.
– Да, должен быть, но, мне кажется, сначала надо получить от нее намек. Например, знак, что она готова продолжить разговор.
– Тебе надо сделать какой-нибудь романтический жест.
– Да, это как раз в моем духе.
– Ну, тогда сделай романтический жест в духе Гейба.
– Даже не представляю, во что это может вылиться.
– Подожди, пока мы совсем не сменили тему: зачем ты сюда пришел?
– Искал какое-нибудь бессмысленное развлечение вроде видеоигр.
– Ну, это можно устроить.
Май
Хиллари (сокурсница по писательскому мастерству)
– Простите, немножко опоздала. Аллергия, – говорит Инга, вбегая в аудиторию в последнюю секунду. Она похожа на Рудольфа – красноносого оленя.
Дождаться не могу, когда же закончится этот семестр. Тем более теперь, когда Гейб возомнил, что он для меня слишком хорош. Мне надоело, что приходится проводить несколько часов в неделю в его присутствии.
– Внесу последние коррективы в задание на вторник. – Гнусавый голос Инги выдергивает меня из размышлений.
Аудитория разражается недовольным стоном.
– Оно будет короче, чем я задала, – обещает она.
Гляжу на нее с недоверием. Кажется, это какой-то трюк. На этом курсе не бывает ничего простого и короткого.
– Будете сочинять описание человека из ста слов, не используя при этом прилагательных.
– Что? – спрашиваю я. Наверно, я неверно расслышала.
– Сто слов, без прилагательных, описание человека.
– Но ведь прилагательные – это описательная часть речи.
Пытаюсь понять, с чего Инга решила, будто это под силу обычному человеку. Для выполнения такого задания надо быть гениальным писателем.