Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел К. Деннетт cтр.№ 87

Иными словами, подлинные, но (потенциально) нечеткие паттерны, которыми изобилует такая конфигурация мира «Жизни», будут как на ладони, если только вы достаточно везучи и умны, чтобы посмотреть на них под нужным углом. Это не визуальные, а, так сказать, интеллектуальные структуры. Бесполезно щуриться или мотать головой перед экраном компьютера, а вот если предлагать оригинальные интерпретации (или то, что Куайн назвал бы «аналитическими гипотезами»), можно наткнуться на золотую жилу. Возможности, открывающиеся перед наблюдателем за таким миром игры «Жизнь», сопоставима с возможностями, представляющимися криптографу, глядящему на новый фрагмент зашифрованного текста, или марсианину, наблюдающему в телескоп за игрой Суперкубка. Если марсианин обнаружит, что интенциональная позиция (известная также как «житейская психология» ³⁴¹) подходит для того, чтобы искать закономерности, то в шумной сутолоке частиц-людей и команд-молекул быстро возникнет логика.

Степень сжатия данных, возникающая с занятием интенциональной позиции при наблюдении за играющей в шахматы двухмерной компьютерной галактикой, потрясает воображение: это различие между размышлением о том, каким будет наиболее вероятный (самый лучший) ход Уайта в шахматах и вычислением положения нескольких триллионов пикселей в течение нескольких сотен тысяч поколений. Но степень экономии в мире игры «Жизнь» не меньше, чем в нашем. Заняв позицию интенциональности или житейской психологии, легко предсказать, что человек пригнется, если швырнуть в него кирпичом; но задача проследить путь фотонов от кирпича к глазному яблоку, нейротрансмиттера от оптического к двигательному нерву и так далее является и всегда будет неразрешимой.

При такой экономии в используемой вычислительной мощности следует быть готовыми к весьма многочисленным ошибкам, но на деле при его правильном использовании занятие интенциональной позиции обеспечивает систему описания, позволяющую в высшей степени надежно предсказывать не только разумное поведение людей, но и «разумное поведение» проектирующих организмы процессов. Все это согрело бы сердце Уильяму Пейли. Простое опровержение позволяет возложить бремя доказательства на скептиков: если бы в биосфере отсутствовал замысел, то как могла бы работать интенциональная позиция? Мы даже можем грубо оценить количество замысла в биосфере, сопоставив цену, в которую обходятся предсказания на наиболее фундаментальном физическом уровне (не предполагающем существования замысла – ну, почти никакого замысла, в зависимости от того, что мы думаем об эволюции вселенных), с ценой предсказаний на более высоких уровнях: с позиции замысла и позиции интенциональности. Улучшенная способность делать предсказания, снижение неопределенности, сокращение огромного пространства поиска до нескольких наиболее подходящих и практически подходящих путей – вот мера замысла, которую можно наблюдать в мире.

Биологи называют такой стиль рассуждения адаптационизмом. Один из самых знаменитых его критиков дал адаптационизму следующее определение: «Усиливающаяся в эволюционной биологии тенденция реконструировать или предсказывать эволюционные события на основании допущения, что непосредственный естественный отбор сделал всех участников процесса эволюции наиболее приспособленными, то есть что они находятся в таком состоянии, которое является наилучшим „решением“ поставленной окружающей средой „задачи“» ³⁴². Эти критики утверждают, что, хотя адаптационизм и играет некоторую важную роль в биологии, он вовсе не так существенен и вездесущ – и его, в самом деле, следует попытаться уравновесить другими подходами. Однако я уже показывал, что именно адаптационизм играет ключевую роль в анализе каждого биологического события на всех уровнях, с самого создания первой самовоспроизводящейся макромолекулы. Если бы мы отказались от адаптационистского мышления, нам, например, пришлось бы отказаться от лучшего классического довода в пользу самого существования эволюции (на с. 182 я привел его в формулировке Марка Ридли): повсеместного существования гомологий, чьи подозрительно сходные структурные черты не являются необходимыми с точки зрения функциональности.

Адаптационистский подход не факультативен: это самая суть эволюционной биологии. Хотя его можно чем-то дополнить, а его недостатки – исправить, размышлять о его вытеснении из сердца биологии значит воображать себе не только ниспровержение дарвинизма, но и крах современной биохимии, всех наук о жизни и медицины. Так что открытие, что многие читатели именно так поняли наиболее знаменитую и влиятельную критическую работу об адаптационизме, часто цитируемую и переиздаваемую, но совершенно не понятую классическую статью Стивена Джея Гулда и Ричарда Левонтина «Антревольты св. Марка и парадигма Панглосса: критика программы адаптационизма» ³⁴³, – несколько обескураживает.

Общеизвестно, что Лейбниц назвал наш мир лучшим из возможных – поразительное предположение, которое по прошествии времени могло бы показаться нелепым, но, как мы видели, в итоге пролило новый свет на глубокие вопросы о том, что значит быть возможным миром и какие выводы об актуальном мире можно сделать, исходя из его актуальности. В «Кандиде» Вольтер создал знаменитую карикатуру на Лейбница, доктора Панглосса, ученого дурака, способного оправдать любое бедствие или безобразие, от Лиссабонского землетрясения до венерической болезни, и доказать, как, без сомнения, все происходит к лучшему. В принципе, нет оснований полагать, что наш мир – не лучший из всех возможных.

Как хорошо известно, Гулд и Левонтин окрестили перегибы адаптационизма «Парадигмой Панглосса» и стремились, высмеяв, лишить его титула серьезной науки. Они не первыми воспользовались именем Панглосса для критики эволюционной теории. Эволюционный биолог Дж. Б. С. Холдейн составил знаменитый перечень трех «теорем» неправомерных научных аргументов: Теорема Балабона («То, что трижды сказал, то и есть»; из «Охоты на Снарка» Льюиса Кэрролла), Теорема тети Джобиски («И целый мир отрицать бы не мог»; из «Поббла без пальцев ног» Эдварда Лира) и Теорема Панглосса («Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров»; из «Кандида»). Затем Джон Мейнард Смит высказался о последней более конкретно, назвав «старой ошибкой Панглосса» убеждение, будто «естественный отбор поддерживает адаптации, благотворные для вида в целом, вместо того чтобы действовать на индивидуальном уровне». Как он заметил позднее, «по иронии истории, выражение „Теорема Панглосса“ впервые было использовано в ходе дебатов об эволюции (полагаю, я первый применил его в изданной работе, хотя позаимствовал из реплики Холдейна) не для критики адаптационного объяснения, но именно в качестве критики аргументов „от группового отбора“, подразумевающих максимизацию приспособляемости» ³⁴⁶. Но, по всей видимости, Мейнард ошибался. Не так давно Гулд обратил внимание на то, что еще раньше к этому имени прибег биолог, Уильям Бэтсон ³⁴⁷, о котором он, Гулд, вводя термин, не знал. Как говорит Гулд: «Такое совпадение вряд ли кого-то удивит, ведь такого рода насмешки постоянно отсылают к доктору Панглоссу как к классической синекдохе» ³⁴⁸. Как мы видели в шестой главе, чем более удобным и приспособленным является порождение разума, тем с большей вероятностью его независимо друг от друга породят (или позаимствуют) несколько разумов.