Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Пинкер cтр.№ 130

Но исчезновение марионеточных войн отвечает только за одну пятую общего сокращения числа конфликтов ^[777]. Коммунизм больше не подливал масла в огонь войны: он был последним из антигуманных, романтизирующих борьбу вероучений Эпохи идеологий Луарда (далее мы изучим новое учение — исламизм). Религиозные и политические идеологии проталкивают войны все дальше по хвосту распределения смертоносности: воодушевленные ими лидеры стремятся выстоять в разрушительной войне на истощение, невзирая на людские потери. Три самых страшных конфликта после Второй мировой были разожжены китайским, корейским и вьетнамским коммунистическими режимами, которые с фанатическим упрямством пытались продержаться дольше своих противников. Мао Цзэдун, например, без всякого стеснения заявлял, что жизни граждан ничего для него не значат: «У нас так много людей. Мы можем позволить себе пожертвовать несколькими. Что это изменит?» ^[778] В другой раз он уточнил, что имеет в виду под словом «несколько»: 300 млн человек — в то время половина населения Китая. Еще он говорил, что при случае готов забрать с собой и половину человечества: «Даже если погибнет половина человечества, вторая половина выживет. Зато империализм будет стерт с лица земли и весь мир станет социалистическим» ^[779].

Что касается верного друга китайских коммунистов — Вьетнама, об американских ошибках в той войне написано немало, и часто теми, кто в те годы принимал стратегические решения. Самой серьезной оказалась недооценка способности северных вьетнамцев и вьетконговцев мириться с потерями. Когда война началась, американские стратеги, в частности Дин Раск и Роберт Макнамара, не думали, что отсталый Северный Вьетнам сможет противостоять самой сильной армии мира, и были уверены, что заставят противника капитулировать. Джон Мюллер заметил:

Хо Ши Мин был прав, пророчествуя: «На каждого погибшего своего солдата вы можете убить десять моих людей. Но все равно проиграете». Американская демократия не готова была жертвовать и малой долей от того количества жизней, которые легко бросал в топку войны северовьетнамский диктатор (не спрашивая мнения тех десятерых), и США, при всех имеющихся преимуществах, со временем проиграли в этой войне на истощение. Но к началу 1980-х, когда Китай и Вьетнам начали отказываться от идеологии, становясь торговыми государствами, и перестали терроризировать население, они уже были не готовы нести такие потери в нецелесообразных войнах.

Мир, который ценит прелести буржуазной жизни больше чести, славы и идеологии, — это мир, в котором убивают меньше людей. В 2008 г., после поражения Грузии в пятидневной войне с Россией за контроль над крошечными Абхазией и Южной Осетией, президент Михаил Саакашвили объяснил журналисту The New York Times, почему он решил не организовывать сопротивления:

Объяснение пафосное, да и лукавое: Россия не собиралась оккупировать Грузию, однако точно отражает выбор, стоящий перед развивающимися странами и лежащий в основе нового мира: уйти в горы и отрастить бороды или остаться современной страной.

~

Конец холодной войны; закат идеологий — а что еще привело к некоторому уменьшению числа гражданских войн в последние два десятилетия и к постепенному снижению числа смертей в них? И почему в развивающемся мире конфликты продолжаются (33 — в 2008 г., и все, кроме одного, гражданские войны), а в развитом мире практически исчезли?

Давайте начнем с кантианского треугольника: демократия, открытая экономика и членство в международных организациях. Статистический анализ Рассетта и Онила, изложенный в предыдущей главе, охватывает весь мир, но рассматривает только межгосударственные конфликты. Насколько хорошо триада умиротворяющих факторов действует на гражданские войны внутри развивающихся стран, где и вспыхивает большая часть сегодняшних конфликтов? Выяснилось, что не все здесь так гладко.

Казалось бы, если много демократии — это хорошо для подавления войн, то немного демократии — уже лучше, чем ничего. Но с гражданскими войнами это не работает. В этой главе (и в главе 3, когда речь шла об убийствах) мы упоминали анократию — форму правления, которую нельзя назвать ни полностью демократической, ни целиком автократической ^[782]. Анократии также называют полудемократиями, преторианскими режимами и (мое любимое, случайно подслушанное на конференции) дрянным правлением (crappy government). Это администрации, которые ничего не делают как надо. В отличие от автократических полицейских государств, они не запугивают население до полной беспомощности, но и более или менее сносной системы правоохранительных органов, как в демократических государствах, у них тоже нет. Они часто отвечают на отдельные преступления повальной местью всему сообществу. Анократии сохраняют клептократические привычки автократий, из которых они произросли: налоговые поступления и государственные посты раздаются приближенным, которые потом вымогают у населения взятки за полицейскую защиту, благоприятные судебные вердикты или бесконечные разрешения, необходимые, чтобы сделать хоть что-нибудь. В таких странах работа на власть — единственный способ выбраться из нищеты, а наличие своего человека во власти — единственный способ получить такую работу. В ситуации, когда доступ к вершинам власти периодически присваивается в ходе «демократических выборов», ставки непомерно высоки, как и в любом состязании за ценную и неделимую добычу. Кланы, племена и этнические группы пытаются оттеснить друг друга от избирательных урн, а затем бьются, чтобы опровергнуть результат, который им не нравится. Согласно данным «Всемирного доклада о конфликтах, правлении и нестабильных государствах», вероятность анократии «испытать новые взрывы войн в обществе примерно в 6 раз выше, чем у демократии, и в 2,5 раза выше, чем у автократии». Речь идет о межэтнических гражданских войнах, революционных войнах и переворотах ^[783].