История нравов. Галантный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 59

Разумеется, в большинстве случаев он был весьма желанным любовником. Насколько это было в порядке вещей, доказывает тот факт, что жена принца Субиза прославилась при дворе только потому, что серьезно противилась ухаживаниям короля, даже еще в тот момент, когда он хитростью очутился в ее постели. Отправиться вместе с женой в Версаль для придворного было равносильно передаче жены в руки короля. И таким общепризнанным совладетелем чужих жен Людовик оставался до преклонных лет, когда он уже давно ударился в благочестие. Герцогиня Елизавета Шарлотта пишет о семидесятилетием Людовике XIV: «Он благочестив; если бы он не был таким, он предавался бы разврату, так как он не может жить без женщин, потому-то он так и любит своих жен. Добрый король не очень-то разборчив, и если только кто у него в постели, то он доволен».

Такова вообще схема любовной жизни всего этого общества. Мужчины обыкновенно имели любовницами нескольких дам света, а большинство дам были в течение нескольких лет любовницами очень многих мужчин. Обе четы: герцог и герцогиня Люксембургские и г-н и г-жа де Буффле — жили мирно и тихо в четырехгранной связи. В моду входили, однако, и пяти- и шестигранные связи. Обычным явлением была связь одновременно с матерью и дочерью, с отцом и сыном. Современники считают наиболее характерной чертой эпохи, что не только мужчины всецело отдавались служению дамам, но и никогда им так не везло в этом отношении, так как женщины прямо бегали за ними. В письмах герцогини Орлеанской можно найти десятки убедительных примеров. Так, она пишет о маркизе Ришелье: «Маркиза однажды легла в постель к дофину, хотя он вовсе и не просил ее об этом». Другой такой случай она сообщает о даме, которая так поступила с ее сыном.

Когда вместе со страстью короля и упрочившимся влиянием ханжи Ментенон воцарилась несколько большая чопорность, то это имело значение только для ближайшего окружения Людовика XIV, зато разврат достиг высшего развития в другом кружке, а именно в том, который группировался вокруг герцога Орлеанского Филиппа, племянника короля и будущего регента. Этот новый представитель придворного разврата получил должную оценку в эпитафии, предназначавшейся общественным мнением для могилы его матери: «Здесь покоится мать всех пороков». Под эгидой герцога Филиппа Орлеанского недавняя вакханалия все более превращалась во всеобщую оргию.

Начало этой оргии имеет свою официальную дату. Она началась, когда правительство стало настоящей разбойничьей компанией, а именно с назначением регентства. С этого дня оргия стала обычным состоянием господствующих классов, а участие в ней доставляло славу и удовлетворяло честолюбие. Отныне любили в полном смысле слова публично. Разнузданность достигала небывалых границ. А в центре этого невообразимого канкана стоял регент Франции. Единственный издан ный им закон гласил: «Будем развлекаться». Под этим развлечением подразумевались самые вульгарные способы. В этот период разврат лишен всякой грации и носит чисто скотский характер. Все идет ускоренным темпом: утром люди видятся первый раз, вечером уже начинается беспорядочное половое смешение. Мать герцога Орлеанского однажды заметила сыну, что он относится к женщинам так, как будто хочет «сходить на горшок».

Для дамы этих кругов нет высшего комплимента, чем обращенные прямо к ней слова: «Я хочу с вами спать», и она в восхищении передает этот комплимент, если он сделан устами принца. Предлагая однажды вечером, в присутствии многих свидетелей, свою карету одной даме, некий виконт Полиньяк обращается к ней: «Я хотел бы, чтобы моя карета была постелью и я мог бы лечь в нее вместе с вами». А дама отвечает: «Я приняла бы ваше предложение только в том случае, если бы вы мне обещали не засыпать ни на одну минуту, пока я с вами в постели».

Герцогиня Орлеанская 22 октября 1717 года сообщает о подобных замашках своего сына-регента, имевшего такой же опыт. Она пишет: «Мой сын не любит секретов и тайн, а всегда рассказывает все, что произошло. Я постоянно твержу ему, что не могу надивиться, почему женщины все еще бегают за ним, тогда как они должны были бы избегать его. А он, смеясь, отвечает: «Вы не знаете современных развратниц. Dire qu’on couche avec elles, c’est leur faire plaisir ^[36]».

Главным центром этих оргий был королевский дворец, выстроенный герцогом Орлеанским посреди Парижа. Но и в других местах умели развлекаться. Братья Гонкур указывают на fêtes d’Adam (праздники Адама), устраиваемые в частных салонах в Сен-Клу, в которых красивейшие дамы «из лучших фамилий» участвовали в костюме Евы. Кульминационной точкой этих интимных праздников был обыкновенно всеобщий обмен метрессами. Участвовать в таких пиршествах было честолюбивейшей мечтой очень многих дам.

Когда наступило истощение от разврата — а наступило оно довольно скоро, — то руководитель этих оргий, герцог Орлеанский, изобрел для себя и для своих друзей название roues (повеса, развратник), то есть колесованных на плахе наслаждения. Самое изысканное общество Франции первым присвоило себе это имя и носило его с гордостью. Рядом с герцогом Орлеанским мы находим здесь виконта де Полиньяка, маркиза д’Эффия, графа Клермона, шевалье де Конфлана, аббата де Гранса, графа Симиана и других. Это только самые интимные члены кружка. А каждый из них, да и многие другие, также в свою очередь группируют вокруг себя такой изысканный кружок. Аристократические женские имена, упоминаемые в таких оргиях, ничем не уступают в смысле родовитости мужским, хотя мужчины были и не очень разборчивы в выборе подруг и так же охотно привлекали в качестве участниц оргий хорошеньких балерин и актрис. Достаточно указать, что ни одна из трех дочерей герцога Орлеанского не уступала в этом отношении отцу и что каждая из них была председательницей целого придворного штата распутников и распутниц.

В данном случае жизнь придворного общества также дает схему обычаев господствующих классов. Ибо солидарность в деле разбойничьей эксплуатации государственных доходов, которой так усердно занимались все без исключения и без стыда, должна была привести к такой же солидарности в существеннейших последствиях подобной политической морали. Целый класс, отдающийся во власть своих разбойничьих инстинктов, не может в то же время отличаться солидной половой нравственностью. На это способны только отдельные индивидуумы этого класса, и поэтому уклонение от участия в разыгравшейся на вершине общества оргии было лишь исключительным явлением.

Век Людовика XV и — прежде всего — личная мораль этого абсолютного властителя очерчены в истории главным образом именами метресс: герцогини Шатору, маркизы Помпадур и графини Дюбарри. Но и эти имена мало что говорят, пока не будет детальнее выяснена программа наслаждений, олицетворенная ими. Они знаменуют собой развитие недавнего разврата до крайней степени рафинированности.

В конце эпохи Регентства и в начале царствования Людовика XV светское общество еще не было пресыщено, а лишь утомлено. Чтобы иметь возможность не только продолжать ранее преследуемую программу, но и по мере возможности повысить способность наслаждения, необходимо было утончить его формы. Это было достигнуто тем, что из физического наслаждения было устранено все грубое, все, что слишком скоро может истощить силы, и тем, что научились кроме того, как выразился один современник «выражать прилично самые неприличные вещи». Как иллюстрацию этого приличного тона, воцарившегося теперь кругом, приведем следующий разговор, имевший место однажды в присутствии придворных между Людовиком XV и г-жой д’Эспарбе по поводу ее жажды разнообразия в делах любви: «Вы спали со всеми моими подданными». — «Что вы, сир!» — «Вы имели герцога Шуазеля». — «Он так могуществен». — «И маршала Ришелье!» — «Он так остроумен». — «И Монвилля!» — «У него такие красивые ноги». — «Но — черт возьми — разве герцог Омон обладает хоть каким-нибудь из этих достоинств?» — «О, сир! Он так предан вам!»