История нравов. Галантный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 51

Каждая женщина придает лицу нежное выражение, она всегда готова идти навстречу, всегда соблазнительна, нарочито кокетлива и дает авансы даже при самых невинных обстоятельствах. Если современные документы облекают это типическое поведение женщины в покров порожденной одним лишь сладострастием галантности, то в этом виновата вполне, впрочем, понятная близорукость современников. Мы же не имеем права игнорировать ту горькую необходимость и неизбежность, которая в большинстве случаев скрывалась за этим блестящим покровом.

Вторая причина форсированной сладострастности женщины этой эпохи — влияние эротически возбуждающей моды… Необходимо принять в расчет и этот фактор, так как его влияние было не временным и не ограничивалось несколькими отдельными индивидуумами, а простиралось на огромное большинство женщин, и притом в продолжение целого столетия. Тогдашняя дамская мода не позволяла женщине выйти из состояния беспрерывного эротического возбуждения. Обрисованное в третьей главе принципиальное разложение женского тела на его главные половые признаки, покупавшееся ценой страшно преувеличенного стягивания талии, постоянно давило на органы нижней части женского живота. Это постоянное давление — часто дамы и ночью не снимали корсета — приводило к неизбежному раздражению половой сферы, вырождавшемуся, естественно, в болезненную раздражительность.

Эта эротическая гипертрофия неизбежно должна была наложить известный отпечаток на ее психическую физиономию и насытить эротизмом все ее поведение. Не мешает прибавить, что известная модная в XVIII веке женская болезнь — так называемая Vapeurs (припадки), которой страдало большинство женщин, представляла, по словам такого знатока сексуального вопроса, как Иван Блох, специфическую форму истерии как результат постоянной, вызванной модой половой раздражимости.

Наконец, третья причина, подчеркивавшая в женской физиономии специфические линии сладострастности, коренилась в также уже нами указанном принципиальном упразднении деторождения и в передаче кормления и воспитания все же родившихся детей в чужие руки. Этим устранялось во всех браках естественное и важнейшее связующее звено между обоими полами — дети, исполняющие именно эту роль. Где нет этого звена, его необходимо чем-нибудь возместить. А это возмещение сведенная к простому флирту любовь с особенным предпочтением находит в повышенной галантности женщины. Так как мужчина и женщина не связаны друг с другом чувством, то женщина, обычно более мужчины дорожащая прочностью брака, вынуждена все сызнова действовать на чувственность мужчины, чтобы теснее приковать его к себе.

Совершенно естественно, что как в этих случаях, так и в ранее описанной борьбе за обладание мужчиной лишь немногие женщины ограничивались одной позой… Добросовестное исполнение роли возбуждало в конце концов даже самую спокойную чувственность, а пробудившиеся желания разгорались в огромное пламя.

И потому игра очень скоро превращалась у большинства женщин в правду.

Мы уже знаем важнейшие фактические обстоятельства, характерные для брака эпохи старого режима. В дворянстве и в денежной буржуазии — ненормально ранние браки, в неимущих классах, главным образом в среднем мещанстве, — поразительно поздние. Мы знаем, кроме того, что в господствующих и имущих классах вступающие в брак молодые люди до свадьбы часто даже не виделись и, конечно, не знали, какой у кого характер. Обычными в этих кругах в XVIII веке стали такие браки, когда молодые встречаются в первый раз в жизни за несколько дней до свадьбы, а то и лишь накануне.

Все эти признаки ясно говорят о том, что единственным брачным законом была безраздельно господствовавшая условность. Брак не более как простая юридическая формула для торговой сделки. В этом сущность тогдашнего брака. Дворянство соединяет два имени, чтобы увеличить фамильное могущество или же — для той же, разумеется, цели — имя и состояние. Имущая буржуазия таким же точно образом соединяет два состояния или присоединяет к состоянию — ради наиболее эффектной его реализации — титул. Среднее и мелкое мещанство соединяет два дохода или рабочую силу мужчины с женским индивидуумом, на долю которого выпадает обязанность наиболее рационально использовать скромный жизненный достаток. Наконец, в пролетариате вступают в брак в большинстве случаев потому, что «вдвоем жить дешевле», то есть потому, что каждый порознь не зарабатывает столько, чтобы можно было существовать.

Более высокие побуждения, например стремление к духовному и душевному общению, играют роль лишь в отдельных индивидуальных случаях. Может показаться утверждением, противоречащим галантным тенденциям эпохи, что индивидуальный половой элемент также исключался тогда при бракосочетании, но это так. На самом деле это и не противоречие, ибо в эпоху, когда выше всего ценится техника, любовь и брак не могут совпадать, во всяком случае брак скорее будет мешать осуществлению такой программы жизни. Когда поэтому в эпоху абсолютизма речь идет о браке, то муж есть муж, а жена — жена. Если все же некоторую роль играют также сила и элегантность мужчины, красота и пикантность женщины, то и они элементы имущественные, необходимые в данном случае как средства представительства в среде дворянства, как приманка для клиентов в среде мелкого купечества и т. д.

Брак в среде аристократии и крупной буржуазии носит явно условный характер. Гастон Могра справедливо замечает: «Тогда не стремились даже соблюдать внешнюю видимость, как это делается теперь. Брак — торговая сделка, и на него смотрят, как на торговую сделку. Он — семейный договор, от которого старательно устранены те, кто наиболее в нем заинтересован, и если их и приглашают потому, что их присутствие необходимо».

Сотни ярких примеров из жизни всех стран доказывают, что люди тогда отказывались даже от самой скромной идеологической ретушевки, что слово «любовь», как смешное, как немодное, прямо запрещалось при бракосочетаниях. Этот цинизм имеет свой экономический корень. Представительство — выставление на показ себя, своего имени, своего сословия — таков единственный закон эпохи, и поэтому решающее значение имеют лишь средства, облегчающие его осуществление, На нераздельно связанный с таким положением вещей адюльтер также смотрели, как на пустяк, ибо он не грозил главной цели брака. Так как представительство требовало все больших сумм, то в XVII в XVIII веках число браков между сыновьями аристократов и дочерьми крупных буржуа, вернее, между аристократическими родословными и буржуазными денежными мешками также возрастало. Ничто уже не разъединяет там, где объединяют деньги. Менее всего выгодной сделке мешают религиозные соображения. В «Затмении нравов» говорится, что религиозное исповедание регулируется в зависимости от брака, «обычно по желанию мужа». Даже «жиды» получают равноправие, раз они готовы креститься. В салонах богатых еврейских финансистов толпятся графы, принцы, маршалы и грубо, жадно домогаются руки дочери. Что тут удивительного, если сам Людовик XIV снимает шляпу перед шестьюдесятью миллионами финансиста-еврея Самуила Бернара.

Правда, своих феодальных замашек обанкротившаяся аристократия не забывает, вспоминая о них тотчас же, как брачный договор обеспечил за ней добычу. И тогда она во всеуслышание заявляет: «Это была жертва, принесенная имени». И эта жертва освобождала аристократа от всяких обязанностей по отношению к жене, от любви и даже уважения, и часто уже в самый день свадьбы. Жена-мещанка должна отныне считать для себя великой честью, если один или два раза забеременеет от маркиза, графа или герцога и что она носит его светлейшее имя — этим часто исчерпываются все супружеские отношения между ними. Впрочем, крупная буржуазия и не стоила иного обращения. Презрение, с которым аристократия ставила на место мещанскую родню, нисколько не мешало буржуазии усматривать высшее честолюбие в том, чтобы устраивать своих дочерей на феодальном ложе. Шамфор метко заметил: «Мещанство по своей глупости считает для себя честью превращать своих дочерей в навоз, удобряющий землю знатных господ».