Пробуждение - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Этвуд cтр.№ 31

– Мы это используем, – сказал Дэвид, – можем поместить ее рядом с рыбьими кишками.

– Дерьмо, – бросил Джо. – Вот же вонища.

– В фильме это будет незаметно, – сказал Дэвид, – пять минут можешь потерпеть. Выглядит потрясающе, ты должен признать.

Пока они настраивали камеру, мы с Анной ждали, сидя на сумках.

Я увидела на птице жука, сине-черного, овального; когда камера загудела, жук скрылся в перьях. Могильщик, мертвоед. Зачем эту птицу повесили как преступницу, почему ее просто не выбросили как мусор? Хотели доказать, что они это могут, у них есть власть убивать. Другого смысла не было: цапли прекрасны на расстоянии, но их нельзя приручить, или приготовить, или обучить – единственное, что люди могли сделать с такой птицей, это уничтожить. Пища, раб или труп – ограниченный выбор; рогатые и клыкастые головы отпиливают и вешают на стену бильярдной, из рыб делают чучела, трофеи. Вероятно, ее убили американцы; и они еще находились здесь, мы их встретим.

Вторая переправа была короче, но заросла сильнее: мы обтирали кустарники и отводили ветви, преграждавшие нам путь в воздушном коридоре над тропой, словно отговаривая от дальнейшего продвижения. Нам попадались недавно сломанные деревца – древесина с нежной сердцевиной выступала как раздробленные кости – и растоптанные папоротники, здесь были эти люди, я видела в грязи перед собой их следы, похожие на следы трактора на раскопках, этакие кратеры. Склон пошел под уклон, за деревьями поблескивало озеро. Я думала, что я им скажу, что тут вообще можно сказать; если я спрошу, зачем они это сделали, это ничего не даст. Но, когда мы дошли до конца переправы, там никого не было.

Озеро тянулось узким полумесяцем, дальний конец скрывался из вида. Lac des verges blanches, по берегам стояли группами белые березы, обреченные погибнуть от болезни, древесного рака, но пока они были здоровыми. Ветер покачивал их верхушки; он дул по диагонали через озеро. Поверхность покрывалась рябью, вода набегала на берег.

Мы снова сели в лодки и стали грести, следуя изгибу береговой линии; я помнила, что впереди открытое пространство, где можно разбить лагерь. По пути мы увидели несколько заброшенных бобровых хаток, похожих на развалившиеся пчелиные ульи или скирды из веток; я помнила, что окуням нравятся подводные заросли.

Мы приплыли позже, чем я рассчитывала, солнце уже покраснело и клонилось к закату. Дэвид захотел сразу приняться за рыбалку, но я сказала, что прежде нужно поставить палатки и собрать хворост. Здесь тоже был мусор, но его оставили давно – этикетки на пивных бутылках совсем выцвели, жестянки поржавели. Я собрала все и взяла с собой, собираясь выкопать отхожую яму среди деревьев.

Слой листвы и иголок, слой корней, влажный песок. Вот что больше всего напрягало меня в городах – это белые рты унитазов в чистых опрятных кабинках. Смывные туалеты и пылесосы – они ревут и заставляют вещи исчезать, я раньше боялась, что есть такая машина, которая так же заставляет исчезать и людей, пропадать бесследно, словно камера, которая крадет не только душу, но и тело. Рычаги и кнопки, спусковые крючки, машины выпускают их, как цветы выпускают корни; кружочки и прямоугольники, воплощенная логика, никогда заранее не знаешь, что будет, если нажмешь на них.

Я показала всем троим, где выкопала яму.

– На чем ты сидишь? – спросила Анна педантично.

– На земле, – ответил Дэвид, – тебе тоже это полезно, постройнеешь. Поработаешь задницей.

Анна щелкнула его по пряжке ремня и сказала: «Жировой депозит», – подражая ему.

Я открыла еще консервов и разогрела их, испекла фасоль и горох, и мы съели все это, запивая дымным чаем. С утеса, где я мыла посуду, был виден край палатки среди кедров на дальнем конце озера: их бункер. На меня навели бинокль, я чуяла чужие взгляды, прицел винтовки у себя на лбу, на случай неверного движения.

Дэвиду не терпелось опробовать свою крутую удочку, за этим он и выбрался сюда. Анна сказала, что останется в лагере: рыбалка ее не увлекала. Мы оставили ей спрей от насекомых и втроем сели в зеленую лодку с удочками. Я поставила банку с лягушками на корму, поближе к себе. На этот раз Дэвид сидел лицом ко мне; Джо устроился на носу, он тоже собирался рыбачить, хотя у него не было разрешения.

Ветер улегся, озеро отсвечивало розово-оранжевым. Мы двигались вдоль берега, мимо тихих берез, нависавших над нами ледяными колоннами. У меня кружилась голова – слишком много воды и солнечных бликов – и лицо зудело, как обгоревшее, тлело. Стоило мне закрыть глаза, как я видела силуэт перевернутой висящей цапли. Нужно было сжечь ее.

Лодка подплыла к ближайшей бобровой хатке, и ребята пришвартовались к ней. Я открыла коробку со снастями и закрепила блесну на леске Дэвида. Он был счастлив и насвистывал себе под нос.

– Эх, может, я подцеплю бобрика, – сказал он. – Герб страны. Вот, что им надо было поместить на флаг вместо кленового листа – вскрытого бобра; я бы отдавал честь.

– Почему вскрытого? – спросила я.

Это было как с обдиранием кошки – я не понимала.

Он посмотрел на меня негодующе.

– Это шутка, – сказал он и, не дождавшись моего смеха, добавил: – Где ты вообще жила? Это киска на сленге. Кленовый бобрик народ одобрит, это было бы четко.

Он опустил леску в воду и стал напевать, фальшивя:

– В твоей школе это поют?

– Тебя рыба услышит, – сказала я, и он замолчал.

Часть тела, мертвое животное. Я задумалась, какой частью их тела была мертвая цапля, если им так приспичило убивать ее.

Мне вспомнился буксир, тот самый, что ходил раньше по озеру, перевозя бревна, и мужчины махали мне из кабины, а солнце светило с синего неба, все было идеально. Но это длилось недолго. Однажды весной, придя в деревню, мы увидели этот буксир на берегу у государственной пристани, он был заброшен. Я захотела увидеть, что там было в домике, как они там жили; я была уверена, что там будет миниатюрный столик и стулья, откидные кровати вдоль стен, занавески в цветочек на окнах. Мы залезли туда; дверь была открыта, а внутри оказалось голое дерево, даже непокрашенное; никакой мебели, и печка пропала. Единственное, что мы нашли, – два заржавевших лезвия на подоконнике и какие-то рисунки карандашом на стенах.

Я подумала, это растения или рыбы, а некоторые напоминали моллюсков, но мой брат засмеялся, поскольку понял что-то, непонятное мне; и я приставала к нему, пока он не объяснил. Я была поражена не самими этими органами (нам о них уже рассказывали), но тем, что они могли быть вот так отрезаны от человеческих тел, частью которых должны являться, словно они могли отделяться и ползать сами по себе, как улитки.