Пробуждение - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Этвуд cтр.№ 21

Любовь без страха, секс без риска – вот чего они хотели; «и у них почти получилось», – подумала я, они почти добились своего, но, как и в случае с фокусами или ограблениями, неполный успех равнозначен провалу, и мы вернулись к другим средствам. Любовь предохраняется. «Ты предохранялась?» – спрашивают они, не перед этим, а после. Секс раньше пах как резиновые перчатки, и сейчас тоже, только теперь вместо зеленых целлофановых пакетиков прозрачные блинчики, так что женщина может притворяться, что по-прежнему играет в органическую месячную лотерею, а не химическую. Но скоро придумают искусственную матку – интересно, что я тогда почувствую. Когда только родила, я решила, что у меня не будет второго ребенка, – столько вытерпеть, непонятно ради чего: тебя запирают в больнице, сбривают волосы, и привязывают руки, и не дают ничего видеть, не хотят, чтобы ты понимала, что происходит, хотят, чтобы ты считала, будто все это их дело, а не твое. Тебя обкалывают, чтобы ты ничего не слышала, ты все равно как мертвая свиноматка, ноги закинуты на металлические поручни, и какие-то люди нависают над тобой: лаборанты, техники, мясники, студенты, практикующиеся на твоем теле, неуклюже или с усмешкой – они вынимают из тебя младенца вилкой, как соленый огурец из банки. А затем тебе накачивают вены красной химией – я видела, как она бежала по трубке. Больше никогда не позволю проделать со мной такое.

Его не было там со мной, я уже не помню почему; он должен был присутствовать, ведь это была его идея, его вина. Но он прислал свою машину, чтобы меня забрали и мне не пришлось вызывать такси.

Из леса позади нас донеслись звуки неравномерных ударов топора: несколько ударов, раскатистое эхо, пауза, еще несколько ударов, кто-то из них смеется, эхо смеха. Тропинку прорубил мой брат, за год до того как уехал: он продвигался через подлесок вдоль берега, орудуя топором и мачете.

– Мы не все еще сделали? – спросила Анна. – Я точно схвачу солнечный удар.

Она уселась на пятки и достала недокуренную сигарету. Думаю, ей хотелось вернуться к доверительному разговору, она бы рассказала мне о других своих болячках, но я продолжала пропалывать. Картошка, лук; земляничная грядка как джунгли – ее мы трогать не будем; все равно сезон уже прошел.

В высокой траве за забором появились Дэвид и Джо, неся за два конца хлипкое бревно. У них был гордый вид, они показали себя добытчиками. Бревно было все в зарубках, словно они дрались с ним.

– Эгей, – окликнул нас Дэвид. – Как дела на плантации?

Анна встала.

– Шел бы ты, – сказала она, щурясь на них против солнца.

– Вы почти ничего не сделали, – заявил Дэвид в своей манере. – По-вашему, это огород?

Я окидываю их топорную работу придирчивым отцовским взглядом. В городе он бы пожал им руки и сразу прикинул: могут ли они обращаться с топором, знают ли что-то о навозе? Они бы стояли смущенные, с чистой кожей пригородных жителей и в школьной одежде, не зная, чего от них ждут.

– Просто отлично, – сказала я.

Дэвид захотел, чтобы мы достали кинокамеру и немного поснимали, как они вдвоем несут бревно, для «Случайных сцен»; он сказал, это будет его режиссерским камео. Джо вспомнил, что мы не умеем обращаться с камерой. Дэвид пояснил, что нужно лишь нажать на кнопку – идиот бы справился, – в любом случае, будет даже лучше, если кадр окажется не в фокусе или переэкспонированным, – это подчеркнет элемент случайности, примерно так художник бросает краску на холст, это будет органично. Но Джо сказал: что, если мы испортим камеру, кто заплатит за нее? В конце концов они воткнули топор в бревно после нескольких попыток и по очереди сняли друг друга, как они стоят, сложив руки и поставив ногу на бревно, словно это лев или носорог.

Вечером мы играли в бридж слегка засаленными картами, лежавшими здесь с давних пор: на одной колоде синие морские коньки, на другой – красные. Дэвид и Анна играли против нас. Они легко победили: Джо толком не знал правил, а я не играла много лет. Я всегда была неважным игроком; единственное, что мне нравилось, это собирать и тасовать карты.

Потом я подождала Анну, чтобы она проводила меня до нужника; обычно я ходила первой, одна. Мы взяли оба фонарика; они защищали нас от темноты кругами слабого желтого света, ложившегося на наши ноги. Шелест листвы, жабы в сухих листьях; один раз кролик отрывисто застучал лапой. Звуки, пока я узнаю их, означают, что мы в безопасности.

– Надо было взять свитер потеплее, – посетовала Анна. – Не знала, что будет так холодно.

– Там есть плащи, – сказала я, – можешь брать.

Когда мы вернулись в хижину, мужчины уже были в постели; они себя не утруждали походом в нужник по темноте, а мочились на землю. Я почистила зубы; Анна стала снимать макияж при свете свечи и фонарика, поставленного на попа́; лампа выгорела.

Я вошла в свою комнату и разделась. Джо что-то промычал в полусне; я обвила его рукой.

За стенами дома выл ветер и качались деревья, больше ничего. Я видела на потолке желтый кружок света от фонарика Анны; луч переместился, она вошла в их комнату, и мне было слышно их: дыхание Анны, прерывистое и тревожное, словно загнанное; затем ее голос, но не обычный, а перекошенный, наверное, как ее лицо, отчаянный молящий стон: ну же, ну же. Я накрыла голову подушкой, я не хотела это слушать, хотела, чтобы это прекратилось, но куда там. «Заткнись», – шептала я, но напрасно. Она стала молиться, так самозабвенно, как будто Дэвида вообще не было рядом. Боже, боже, о, да, ну же, боже. Потом ее голос перешел в стон боли, чистый, как вода, стон животного, попавшего в капкан.

Я подумала, что это как смерть, и еще, что это кажется плохим только со стороны. Наверное, они тоже нас слышали, перед этим. Но я никогда ничего не говорю.

Закат был красным, даже красновато-лиловым, и на другой день солнце держалось так, как я и рассчитывала; без радио и барометра приходится самой предсказывать погоду. Шел второй день недели, я отсчитывала их в уме, словно делала тюремные насечки на стене; я была в напряжении, как натянутая бельевая веревка, и то, что он еще не объявился, только усиливало вероятность встречи. Седьмой день казался очень далеким.

Я хотела увезти их с острова, чтобы защитить от него, и его от них, уберечь их всех от знания. Они могли приняться обследовать остров, прорубать новые тропы; они уже начинали маяться: две основные обязанности – обеспечивать огонь и еду – выполнялись, и больше ничего не оставалось. Солнце встает, перемещается по небу, тени движутся сами собой, кругом сплошной воздух, никаких четких границ, единственное разнообразие – случайный самолет высоко в небе, оставляющий полоску выхлопа; для них это, наверное, было подобно жизни в лагере.

Утром Дэвид рыбачил с мостков, ничего не поймал; Анна читала уже четвертую или пятую книжку в мягкой обложке. Я подмела пол, метла была опутана длинными нитями, темными и светлыми, из-под зеркала, где мы с Анной причесывались; потом я попробовала работать. Джо сидел на насыпи, обхватив руками колени, как садовый гном, и смотрел на меня. Стоило мне поднять взгляд, как я видела его глаза, синие, как шариковая ручка или костюм Супермена; даже отвернувшись, я ощущала его рентгеновский взгляд, проникавший мне под кожу, легкое покалывание, будто он преследовал меня. Было трудно сосредоточиться; я перечитала две народные сказки – о короле, который научился разговаривать с животными, и о фонтане жизни, но не продвинулась дальше схематичных набросков фигуры, походившей на футболиста. Предполагалось, что это великан.