Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 122

У нас были свои гении в искусстве XX века. В литературе — Булгаков и Набоков, в поэзии — целая плеяда, выбирай на вкус, обойдусь без примеров. В музыке — море разливанное: Стравинский, Шостакович, Прокофьев — бесспорные. А еще полубоги — Шнитке, Свиридов — это как минимум. В музыкальном театре — великий Шаляпин, великая Уланова, великие Чабукиани, Плисецкая, Нуриев, Васильев и еще потрясающие звезды двух-трех поколений. А какие музыканты! Мравинский и Светланов, Гилельс и Ростропович, Ойстрах и Коган, грандиозный альтист Башмет и чудо-пианист Женя Кисин. Но в полном смысле и значении этого слова среди музыкантов-исполнителей (так же, как и актерская, вторичная профессия), на мой взгляд, только один гений — Святослав Рихтер.

Каждый большой художник — это целый мир. Разве Софроницкий — не мир? Виртуоз Спиваков — не мир? Так рано ушедший скрипач Олег Каган — не мир? Да мало ли! Однако Рихтер — это путь. В его черепе, будто изваянном Микеланджело, рождалось нечто особенное. Он стал соавтором Баха, Гайдна, Рахманинова и еще по крайней мере нескольких десятков гениев первейшей величины.

Но ведь в каком-то смысле каждый большой музыкант-исполнитель, как и актер, певец, танцовщик, — интерпретатор, соавтор, разве нет? Да, до известной степени. Но Рихтер, и это подтверждали все великие музыканты, такие, как Гленн Гульд или Артур Рубинштейн, как бы сам сочинял музыку, которую исполнял. В этом одно из чудес гения Святослава Рихтера. Но его феномен еще и в другом: в осмыслении самой жизни как части музыки миров, преобразовании хаоса в гармонию. И в этом он как гений по рождению, по происхождению, по своей метафизической сущности не просто превыше всех своих коллег и собратьев, но отстоит от них, высится как Монблан, указывая на наличие Божественного начала на земле.

Понятно, что мой «панегирик» не поддается научному доказательству, не подвластна моей же логике и обоснованию понятия гений-прародитель, гений-теоретик, гений — школа для последующих поколений. Да, да, да, сдаюсь! И все-таки Рихтер — космичен и гениален в абсолютном смысле слова. Вот он бы мог сказать Владимиру Горовицу: «Вы, маэстро, гениальный пианист, а я космический музыкант». Но не сказал, не мог бы даже шутя такое произнести. На то он и Рихтер. Музыкант на века, на века веков, ориентир в пути, недосягаемая и ни с кем не сравнимая личность.

Какое счастье, что он оставил нам свои многочисленные записи, что о нем создан чудо-фильм «Рихтер непокоренный», где он сам, молчун, хранитель какой-то божественной тайны, перед своим уходом сказал миру словами, иногда странными и невнятными, загадочными, но и кристально ясными в своей безыскусности, что мы услышали интонацию его удивительной речи, увидели лепку его уже готового к уходу удивительного лица, на которое уже наложил отпечаток этот проклятый скульптор — смерть, проигравшая битву с бессмертием гения Рихтера.

В фильме о гениальном музыканте говорят Н. Л. Дорлиак, Гленн Гульд, Артур Рубинштейн, Бенджамин Бриттен, Г. Г. Нейгауз, использованы фотографии и любительская хроника разных лет. Но важнейшая составляющая — фрагменты великих сочинений, конгениально исполненных им в разные годы в разных странах. Его комментарии об исполняемых произведениях и собственные ощущения от сыгранного. Фильм-собор.

В финале этой огромной, потрясающей ленты (она так потрясает, что смотреть ее часто нельзя — задохнешься от насыщенности неземным кислородом! — но время от времени пересматривать необходимо — это минуты истины)… так вот, в самом финале кадр — скульптурный остов старика, выделяются одни глаза. Глаза эти смотрят и на нас, и внутрь себя. Глаза думают, думают, и тогда вдруг звучит последнее признание гения: «Я никогда не любил себя… Я никогда не нравился себе…» Рихтер медленно опускает голову на ладонь, его локоть упирается в стол, мы уже не видим его глаз. И так он сидит, закрыв лицо рукою, и молчит, молчит, молчит…

И мы, зрители, ошеломленные, словно случайно подсмотревшие интимнейшее признание мастера, молчим, молчим, молчим…

Ничего более потрясающего на кинопленке мне не приходилось видеть никогда! Он не нравился себе?! Как в это поверить?! Как такое понять?! Однако сказано столь серьезно, столь трагически искренне, бесстрашно и просто, что потом, отойдя от шока, невольно задумываешься.

В моем любимом фильме Боба Фосса герой в диалоге со Смертью (ее в белых одеждах изображает Джессика Ланж) протягивает ей ладонь, на которой нераспустившийся бутон красной розы: «Это совершенство сотворил Бог. Почему я так не могу?» Смерть улыбается. Ответ — в вопросе…

Французский писатель Ромен Гари, рассуждая о совершенстве, приводит пример с жонглером. Жонглер, научившийся манипулировать двадцатью, даже тридцатью шариками, поражая этим воображение зрителей, всегда знает, что есть еще тридцать первый шарик. И число этих шариков бесконечно… Совершенство не имеет конца.

Мне кажется, что признание Рихтера, кадр, запечатлевший покидающего этот мир гения, из того же ряда — истомы смертного страдания и тоски по недостижимому совершенству у того, кто в течение многих лет был воплощением Совершенства для миллионов…

Так уж Господь сотворил мир, что гиганты — Микеланджело, Леонардо, Пушкин, Моцарт, Гете — при полном осознании совершенного ими в течение всего лишь одной человеческой жизни, их жизни, испытывают нечто близкое… Та же природа тоски и истомы у самого малого из нас, кто с такою же любовью к искусству, как его гениальные собратья, пусть тщетно, но пытался чего-то достичь в своем ремесле, отдавая ему все силы, как бы они ни были малы…

Еще один большой музыкант — Евгений Светланов в своем последнем телеинтервью высказал поразившее меня своей искренностью, интонацией и мудростью признание. Его спросили:

— Евгений Федорович, вы счастливый человек?

— Я обязан считать себя счастливым. Я играл великую музыку… Но счастлив я, к сожалению, не был.

— Почему?

— Я всегда сомневался, сомневался мучительно. В своей странной профессии дирижера. В том, что выходило из-под моих рук.

— Вы сомневались? Вы, признанный во всем мире?

— Да. Почти всегда. И это мешало мне быть по-настоящему счастливым.

— Евгений Федорович, а как вы относитесь к вашей славе?

— В молодости я учился и дружил со Славой Ростроповичем. Он как-то сказал: «Знаешь, Женя, что такое слава? Это когда о тебе каждый вечер говорят в каждом доме». Я возразил ему: «Слава, это смотря что говорят». — «А вот это совершенно безразлично, — ответил Ростропович. — Главное, чтобы говорили».

Мне кажется, что Евгений Светланов — художник, избравший для себя путь Рихтера. А есть и другие пути даже для великих музыкантов и актеров. Но, как сказано в книге Л. Я. Гинзбург: «Каждый человек, проживший длинную жизнь, какая бы она ни была, оказывается у разбитого корыта…»

Иннокентий Смоктуновский

На сольном концерте Рихтера в Большом зале Московской консерватории я был свидетелем одного случая. Зал был переполнен, масса узнаваемых лиц, которых на других, тоже замечательных концертах в консерватории мне видеть не доводилось. Слушать Рихтера, побывать на его концерте — престижно. Это меня, честно говоря, всегда раздражало. Если человек любит музыку, то одних концертов даже Рихтера ему недостаточно, тем более что в 70-е годы в Большом зале бывали потрясающие концерты выдающихся исполнителей. Знаю, бывал, слушал, восхищался. Иногда, естественно, и досадовал.