Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 120

Юного Есенина называли Лелем. У Даленка было очень много с ним родственного. Только Есенин исполнил «долг, завещанный от Бога», и Володя Высоцкий исполнил, а Даль еще только исполнял. Он реализовал свой талант едва ли на треть своих грандиозных актерских и человеческих возможностей. Знавший его близко, утверждаю это со всей болью и горечью, утверждаю с досадой, — черт подери! — которая вырвалась самой первой эмоцией, когда в Ленинграде я вдруг узнал о его нелепой смерти, о его неожиданном, хотя и ожидаемом, очередном и уже окончательном бегстве. Он сел в поезд, который доставил его в Киев, на пробу в картине студии Довженко. Через сутки Даля нашли в гостиничном номере мертвым. В номере стояла недопитая бутылка коньяка…

Эти потрясающие есенинские слова я вспомнил в годовщину смерти Олега Даля, который теперь на Ваганьковском, где давно лежит Есенин и за один только год легли — сначала Высоцкий, потом и он сам. Я не был на его похоронах из-за съемок в Ленинграде… Нет, буду честным до конца. Я, конечно, мог бы послать эти съемки к чертовой матери, но представил себе Малый театр, зеркала в позолоте, затянутые черной кисеей, множество чужих, чужих ему людей, гроб в зале, который отведен по рангу не заслуженного артиста, в общем, этот саркастический парафраз похорон Высоцкого, — и не нашел в себе сил поехать в Москву и в последний раз поцеловать своего друга, который, может быть, меня уже другом и не считал. Прости меня за это, Олег.

«Да чего там…» — сначала бы Даль, как обычно, посмотрел в себя, а потом вдруг неожиданно улыбнулся бы прежней далевской улыбкой. Что бы он при этом подумал — этого мне до конца и при жизни его не было известно…

«Ласкать и корябать»… Про Есенина написано предостаточно. Разного. Всякого. Противоречивого. Я обращаюсь к его стихам реже, чем к стихам Ахматовой или Пастернака, но все же довольно часто. Оттого, наверное, что покойный Анатолий Борисович Мариенгоф, бывший самым близким из друзей Есенина, был мне хоть и не родней, но «дядей Толей», а его вдова Анна Борисовна Никритина — «тетей Нюшей». Конечно же, я читал все, написанное о Есенине Мариенгофом, к кому обращены стихи «Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли…» — и другие. Не раз слушал никритинские воспоминания о «Сергуне», помню и рассказы моей покойной матери, которая тоже хорошо знала Есенина.

Обращаясь же к его стихам, которые почти никогда не читаю с эстрады, перечитывая их, — как правило, в самые раздрызганные дни моей жизни — и стараясь постичь смысл его прозы и писем, я пришел к выводу (который, впрочем, ни для кого не обязателен): Есенин, может быть, самый мрачный поэт России. Не трагический, нет, — это совсем другое. В трагедии, во всяком случае, если понимать ее по Шекспиру, обязателен контраст мрачного и светлого: через шута Йорика и звон бубенчиков на его колпаке. Катарсис… Оттого, по-моему, даже Лермонтов, этот, по выражению Мандельштама, «мучитель наш», трагичен, однако не мрачен. У него есть, к примеру, «Тамбовская казначейша», а больше примеров и не надо. Лермонтов «искал бури». Искал! А Есенин почти сразу, может быть, еще неосознанно, начал торопить смерть — а тем самым, возможно, и бессмертие? Вот он-то именно мрачен. Мрачен изначально. Тема его: «на рукаве своем повешусь», «тут такая тоска, повеситься охота». И в стихах, и в письмах — беспрерывно. Есенинские световые контрасты выполнены акварелью, а не маслом — так мне всегда казалось, — и главенствует мрачная безысходность.

Между прочим, мрачность не исключает любви к Природе, Женщине, Родине, Искусству. Мрачность — это внутренний больной нерв, о котором долго не догадываются окружающие, мало того, поначалу не знает и сам человек. Он может жить, любить, писать, слыть удачливым, победительным, Лелем, счастливцем, но зернышко мрака уже медленно растет, ширится, тревожит и вырывается наружу — как у того же Есенина, в том числе и в ранних его стихах, которые мрачными вроде и не назовешь. Уже там у него плачут глухари и иволга плачет, схоронясь в дупло. Правда, на душе у самого поэта еще светло, он даже хмелеет от радости, но вот в конце стихотворения все-таки опять заплакали глухари и заговорила тоска, хоть и веселая, но ведь — тоска.

И еще одна, последняя цитата, из «Преследователя»: «Я не уверен, что смерть была моментальной… Можно представить себе, что обнаружил врач в печени и в легких Джонни…»

«Чтобы не забыть, хочу сообщить тебе, Бруно, что Джонни долго расспрашивал про тебя, мысли у него путались, и он думал, что ты хочешь видеть его, все время болтал о каких-то полях, полных чего-то, как он бредит в горячке… Последние слова Джонни были что-то вроде: „О, слепи мою маску…“»

«Талант — единственная новость…»

Наше актерское поколение понесло сокрушительные утраты: Евгений Урбанский, Павел Луспекаев, Василий Шукшин, Андрей Миронов, Юрий Богатырев, Ефим Копелян, Олег Борисов и Евгений Евстигнеев. Некоторые из них были моими друзьями. По крайней мере, мне хочется так думать…

В размышлениях о театре второй половины XX века было бы странным обойти такую знаковую фигуру, как Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Хотя почему бы и нет? Моя книга не учебник, не справочник «Кто есть кто?». Можно оставить его «за кадром». Ведь вне поля моих размышлений (и восторгов!) остались большущие, великие актеры моего поколения. И первый, на мой теперешний взгляд, «актер на все времена», мой сокурсник Евгений Евстигнеев. Он сравним только с Ф. Г. Раневской, с И. В. Ильинским, может быть, с легендарным Михаилом Чеховым, которого никто из нас, правда, на сцене не видел, а знает только по малозначительным немым лентам («Человек из ресторана») или по эпизодическим ролям в голливудских фильмах типа «Рапсодии», которые изредка попадали в наш прокат, но по которым ни о чем судить нельзя. То, что оставил после себя Евгений Евстигнеев, невероятно разнообразно, потрясает сегодня и, думаю, будет потрясать и завтра, и, как мне кажется, еще долго, всегда.

Лицом к лицу — лица не увидать. Современники не смогли сразу оценить масштаб и великий дар Андрея Миронова. Его талант, слишком праздничный, даже эстрадный, казался многим эффектным, но неглубоким. Натура, стиль поведения Андрея в глазах многих были легковесными, лишенными загадочной странности, что так ценят в артистах высоколобые критики. При жизни он не слышал о себе не только, что он гениальный артист, но и разбрасываемое теперь направо и налево слово «великий». Но если оглянуться назад и вспомнить сыгранное им в театре, кино, на эстраде и телевидении, если вглядеться пристальнее в его Хлестакова и Грушницкого, в Фигаро и Фарятьева, в Чацкого и Василькова и в еще добрый десяток его ролей, от писателя Ханина в фильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин» до солнечного проходимца Лелика из комедии «Бриллиантовая рука» Леонида Гайдая, пересмотреть «Обыкновенное чудо» Марка Захарова или увидеть мироновский каскад в телефильме «Трое в одной лодке» — станет ясно, что А. А. Миронов, как и Е. А. Евстигнеев, останется в истории русского искусства XX века артистом на все времена. Мне кажется, что Миронов и Даль были героями моего времени.