Под грузом огромной ответственности тронутый до слез оказанным ему доверием Катарелла зарделся как мак; от волнения у него перехватило в горле; он встал, отдал честь, щелкнув каблуками, с трудом справился с ключом, отпер дверь и вышел из кабинета.
– Я все, – сказал Фацио, заходя в кабинет спустя несколько минут.
– Микелино Престия вызван к четырем, Ло Дука – к половине пятого. А вот адрес Беллавии.
Протянул листок, Монтальбано сунул его в карман.
– Пойду проинструктирую Галло и Галлуццо, – продолжил Фацио. – Синьор Ауджелло просил передать, что у него все готово; в четыре он будет на парковке.
– Отлично. Знаешь, что я тебе скажу? Пойду-ка я пообедаю.
Поклевал закуски, макароны даже заказывать не стал. Пищевод словно судорогой свело. И петь расхотелось. Его вдруг охватило беспокойство по поводу послеобеденной операции. Все ли сработает как надо?
– Синьор комиссар, что-то вы меня сегодня не порадовали.
– Прости, Энцо, трудный день.
Он взглянул на часы. Времени оставалось только на прогулку до маяка, без посиделок на скале.
На месте Катареллы сидел агент Лаваккара, толковый юноша.
– Ты понял свою задачу?
– Так точно, Фацио мне все объяснил.
Прошел к себе в кабинет, открыл окно, выкурил сигарету, закрыл окно, сел за стол, и тут в дверь постучали. Четыре десять.
– Войдите!
Появился Лаваккара:
– Синьор комиссар, к вам синьор Престия.
– Пусть зайдет.
– Здравствуйте, комиссар, – входя, поздоровался Престия.
Лаваккара прикрыл дверь и вернулся на пост, а Монтальбано встал и протянул вошедшему руку:
– Садитесь. Искренне сожалею, что пришлось вас побеспокоить, но вы же знаете, как бывает…
Микеле Престия. Сильно за пятьдесят, одет хорошо, золотые очки, на вид честный счетовод. Спокоен как удав.
– Можете подождать пять минут?
Стоит потянуть время. Он притворился, будто читает какую-то бумагу, то посмеиваясь, то хмурясь. Потом отложил в сторону и молча пристально уставился на Престию. Фацио сказал, что Престия – инфузория, марионетка в руках Беллавии. Однако нервы у него крепкие.
Наконец комиссар решился:
– К нам поступило заявление на вас от вашей жены.
Престия вздрогнул. Заморгал. А рыльце-то в пуху: наверняка ожидал чего-то другого. Открыл рот, закрыл и наконец выговорил:
– Моя жена? Заявила на меня?
– Написала нам длинное письмо.
– Моя жена?!
Тот все не мог оправиться от потрясения:
– И в чем же она меня обвиняет?
– В систематическом дурном обращении.
– Меня? То есть я ее…
– Синьор Престия, советую вам не отпираться.
– С ума сойти! Голова кругом! Можно взглянуть на письмо?
– Нет. Мы уже отослали его прокурору.
– Послушайте, комиссар, тут наверняка какая-то ошибка. Я…
– Вы Престия Микеле?
– Да.
– Пятьдесят пять лет?
– Нет, пятьдесят три.
Монтальбано наморщил лоб, словно охваченный внезапными сомнениями:
– Уверены?
– Конечно!
– Странно! Проживаете на улице Линкольна, 47?
– Нет, я живу на улице Аббата Мели, в доме номер 32.
– Серьезно?! Можете предъявить документы?
Престия достал бумажник и протянул ему удостоверение личности; Монтальбано долго и пристально изучал документ. Иногда поднимал глаза на Престию, потом снова погружался в чтение.
– По-моему, ясно, что… – начал было Престия.
– Ничего не ясно. Простите. Я ненадолго.
Комиссар встал, вышел из кабинета, закрыл дверь, пошел к Лаваккаре. Там уже сидел Галлуццо.
– Приехал?
– Да. Я только что проводил его к Фацио, – ответил Лаваккара.
– Галлуццо, пошли со мной.
Монтальбано вернулся в кабинет в сопровождении Галлуццо, напустив на себя виноватый вид. Дверь закрывать не стал.
– Страшно сожалею, синьор Престия. Тут явный случай совпадения имен. Простите меня за причиненное беспокойство. Пройдите со следователем Галлуццо, вам надо подписать согласие. Всего хорошего.
Он протянул руку. Престия что-то пробурчал под нос и вышел вслед за Галлуццо. Монтальбано почувствовал, как превращается в изваяние: вот он, момент истины. Престия прошел два шага по коридору и столкнулся нос к носу с Ло Дукой; тот выходил вслед за Фацио из его кабинета. Монтальбано увидел, как оба на мгновение замерли.
Находчивый Галлуццо гаркнул жандармским тоном:
– Так что, Престия, мы идем или нет?
Престия, вздрогнув, двинулся дальше. Фацио легонько толкнул в спину Ло Дуку – тот застыл, проглотив язык. Ловушка сработала безупречно.
– Комиссар, к вам синьор Ло Дука, – сказал Фацио.
– Прошу, проходите. Фацио, останься. Садитесь, синьор Ло Дука.
Ло Дука сел. Он был бледен: все еще не оправился после того, как увидел Престию выходящим из кабинета комиссара.
– Не знаю, к чему такая спешка… – начал он.
– Скажу через минуту. Но сперва официальный вопрос: синьор Ло Дука, вам нужен адвокат?
– Нет! Зачем мне адвокат?
– Как пожелаете. Синьор Ло Дука, я пригласил вас, потому что мне надо задать несколько вопросов по поводу похищения лошадей.
Ло Дука деланно улыбнулся:
– Ах, вот что? Ну, спрашивайте.
– Тем вечером во Фьякке во время нашего разговора вы сказали, что кража лошадей и убийство предположительно коня синьоры Эстерман – это вендетта некоего Джерардо Гуррери, которого вы несколько лет назад ударили железным прутом, сделав его инвалидом. Поэтому и лошадь синьоры Эстерман забили до смерти железными прутами. Что-то вроде закона возмездия, если не ошибаюсь.
– Да… кажется, я так и сказал.
– Отлично. А кто вам сказал, что убийство лошади совершено железными прутами?
Ло Дука выглядел растерянным:
– Ну… думаю, синьора Эстерман… может, кто-то еще. И вообще, какое это имеет значение?
– Это важно, синьор Ло Дука. Потому что я не рассказывал синьоре Эстерман, как была убита ее лошадь. И никто другой не мог этого знать. Я говорил об этом единственному человеку, который с вами не общается.
– Это настолько несущественная деталь…
– …что она и вызвала у меня первое подозрение. Признаюсь, в тот вечер вы сыграли мастерски. Не только назвали мне имя Гуррери, но даже высказали сомнение, что убитая лошадь принадлежала синьоре Эстерман.