Я часто бродила по городу. По выходным или днем, уйдя пораньше с работы, часами, в любую погоду. В первое время я использовала эти прогулки в качестве хаотичного поиска Луны Эрнандес. После ссоры с Кэролайн я бросила методичный, конкретный поиск. Я использовала то, что было под рукой, что ничего не стоило и что я могла делать сама. «Ведь Луна могла приехать в Нью-Йорк, – думала я. – Многие приезжают. Почему бы и не она?»
А еще эти прогулки были частью моего нового проекта. После Джо я больше ничего не писала – ни блога, ни стихов, ни строчки, но после ссоры с Кэролайн начала снова. Она была права: я не делала ничего полезного, ни о чем всерьез не заботилась, ни партнера, ни профессии. Друзья появлялись и исчезали; мужчины тоже, с регулярностью поездов, тяжелых и шумных, оставляющих после своего ухода блаженную тишину. И вот, медленно, неуверенно, но я начала писать снова, не как поэт, не как женщина, но как своего рода хранитель. Свидетель. Единственное, о чем я могла думать, о моем брате, но наносить на бумагу слова о нем было невозможно. Слишком близко, слишком больно. И я писала о том, что вокруг. Я начала детально описывать тот последний мир, который существовал, когда Джо был еще жив. Последнюю еду, которую съела, последнюю пару туфель, последние сережки. Скоро это стало привычкой, почти обсессией – записать все эти последние события. Их оказалось так много. Как только ты начинаешь идентифицировать каждое действие и событие, каждое дерево в конкретном моменте времени, они становятся бесконечными и простираются дальше и дальше. Так произошло и с «Последними».
Сначала я записывала их не как стихи – тогда я не могла создать ничего прекрасного, – но просто как списки. Предметы, цвета, запахи, виды, разговоры, погода: отражение списков, которые я писала в детстве. Я фиксировала на бумаге все элементы старого мира, чтобы запомнить их и возвращаться к ним, когда текущий мир, – в котором не было моего брата, где все случалось заново, впервые, и во второй раз, и в тысячный, – становился для меня чересчур. Я восстанавливала старый мир в мельчайших деталях, чтобы в нем можно было спрятаться.
Последний завтрак:
Грибы и швейцарский омлет
Черный кофе
Черный хлеб, полпачки масла в фольге
Два глотка воды
«Нью-Йорк таймс», раздел «Искусство»
Стойка, третий стул справа
Форма официанта с эмблемой кафе
Старые кроссовки «Адидас», голубые полосы, дырка на пальце
Белые носки
Сначала я повесила эти строчки в «Твиттере», который был новым и быстрым и обеспечивал мне такую же анонимную публичную платформу, как и блог. Потом «Последние» стали моей первой напечатанной работой, но тогда я не думала о карьере или о признании своего творчества. Это был катарсис.
В своих прогулках я всегда искала последнее. Я носила с собой тетрадку и позволяла Джо вести меня. Когда что-нибудь – взгляд, запах, подслушанный разговор – напоминало мне Джо, я следовала за этим. Один раз я долго бежала за грузовиком с надписью «Пицца Джо», пока он не выехал на скоростное шоссе. Как-то я почти час шла за человеком в майке с надписью «ДЖОЗЕФ и потрясающие краски мечты» через всю грудь. Я прошла за ним через парк, вниз по аллее, в ресторан и из ресторана, пока наконец он скрылся в многоквартирном доме в Кэррол-Гарденс, и я потеряла его.
Я верила, что брат приведет меня к Луне или к чему-то совсем другому. Я только должна была притихнуть, внимательно слушать и стараться, и тогда я смогу увидеть его. Джо видел нашего отца – теперь я ему верила! Конечно же, он видел Эллиса Эвери. После разочарования с Мими Принс я не меньше, а больше поверила во все это. Мими врала, но вибрации любви существуют. Мой брат пытался поймать отца с помощью алкоголя и наркотиков, но во мне они вызывали лишь головокружение и тупость. Чтобы уловить знаки, мне была нужна резкая, грубая сила трезвости. Мне нужно было заметить, а не раствориться.
Во время ходьбы я отсчитывала ритм шагов по имени своего брата.
Джо, Джо, Джо, Джо. Джозеф. Джозеф. Джозеф Патрик.
Джозеф Патрик Скиннер.
Джо.
Джо.
Джо.
Джозеф.
Джо.
И сегодня, как и в остальные дни, наш последний разговор с Джо проигрывался в моей голове как череда слов и образов.
Нет, дешево, зачем, пожалуйста, осторожно, кто-то, любить.
Воскресное утро. Жаркий ветер дует в открытое окно. Номер 82 в душе. Джо в телефонной трубке.
– Фиона, ты слышала про Последнего Романтика?
– Конечно, слышала. Это новый феминизм. Я читаю его каждую неделю.
– Как ты думаешь, кто его пишет?
– Он анонимный. Кто знает? Может быть кто угодно.
– Я думаю, что знаю, кто это.
– Да?
– Я думаю, что очень хорошо ее знаю.
Тишина. Я накрутила локон на указательный палец. Виток, еще виток.
Джо сказал:
– Фиона, зачем ты это делаешь?
– Я?
– Я надеюсь, что ты осторожна.
Виток, еще виток.
– Откуда ты знаешь?
– Эти парни ведь не знают, что ты делаешь.
– Конечно, не знают. В этом весь смысл.
– Но это нечестно. Они тебе доверяют.
– Доверяют? Рискую тут я! Это я доверяю им. Я доверяла тебе. А у тебя были секреты. Травма колена, Сьерра, Эйс. Припоминаешь?
– Да брось, это совсем другое.
– Не совсем.
– Фиона, это же все дешевка, дешевые фокусы с этими парнями. Люди ошибаются. Нельзя наказывать их за это вот так.
– Я никого не наказываю. Я просто говорю правду.
– Ну, я думаю, это тебя же и обесценивает.
– Ты не понимаешь смысла проекта.
– Мне и не надо.
– А как твоя привычка к кокаину, Джо?
Пауза. Виток, еще виток.
– Я бы просто хотел, чтобы ты нашла кого-то, кого полюбишь.
– Полюблю? Что ты-то об этом знаешь?
Злость, нарастание которой я ощущала во время нашего разговора, злость на Джо, что он уехал, что врал мне, что скрывал столько всего в своей жизни, заполнила мне всю грудь и горло, так, что стало трудно дышать. Я не могла говорить, поэтому просто бросила трубку. Наш с братом последний разговор закончился тем, что я выключила телефон и швырнула его на пол.
Душ затих. Номер 82 появился в комнате с полотенцем вокруг талии, мокрыми волосами, разгоряченной кожей.
– Кто это был? – спросил он. – Все в порядке?
– Просто отлично, – ответила я. – Это родственники. Тебе когда-нибудь хочется, чтоб они все провалились?