– Жаль, что вы мне тогда не сказали, – прошептала я.
– Ты была слишком маленькой.
– Мне было семнадцать.
– Ты всегда обожала Джо. И всех его друзей. Мы подумали… – Кэролайн помолчала. – Мы с Рене решили, что лучше тебе не говорить. Вот и все.
– Я не сказала бы Нони, – ответила я. – Я сохранила бы ваш секрет.
Кэролайн снова внимательно посмотрела на меня.
– Джо говорил, что папа велел ему перестать играть в бейсбол, – произнесла она безо всякого выражения. – Папа сказал, что его бросковая рука уже не та. Это сказал ему папа.
– Папа? – И я немедленно вспомнила тот давний день во время Паузы, когда Джо взял меня в наш старый желтый дом, и мы стояли в бывшей родительской спальне и ждали нашего отца. Я никогда никому об этом не рассказывала и не сказала Кэролайн и сейчас. Но это воспоминание было как маленькая, ужасная бомба, которую я держала в руке.
* * *
Кэролайн неделями не говорила Нони, что бросила учебу.
– Ты должна сказать Нони, – говорил ей Натан за завтраком или перед сном. Говоря это, он всегда как-то касался ее – брал за руку, гладил по плечу, но это не помогало.
– Я не могу, – всегда отвечала Кэролайн. – Она будет ужасно разочарована.
– Возможно. Но ты все равно должна сказать.
С годами Натан все же завоевал расположение Нони, и теперь его отношения с ней были даже лучше, чем у Кэролайн. Но он не знал Нони так, как знала она. Он не понимал странного сочетания большой и малой истории, оживлявшей родительство Нони. Кэролайн же помнила все дискуссии о феминизме за обеденным столом, банку из-под варенья на подоконнике, полную долларовых купюр, куда собирались деньги на колледж. Успех Натана не был символом, он был просто успехом.
Месяц спустя после ухода из университета Кэролайн сидела в плетеном гамаке, висевшем между двумя осинами на заднем дворе, когда Натан принес ей телефонную трубку.
– Звони своей матери, – велел он. – Я больше не могу ей врать.
Кэролайн взяла телефон, но звонить не стала. Откинувшись на спину, она наблюдала, как белая бабочка порхает с одного поникшего ноготка на другой.
«Может, – думала Кэролайн, – Нони вспомнит, как сама была беременна. Как болит спина, как плохо спится, как трудно сосредоточиться, и мозг постоянно переключается с одного на другое, и постоянно слышится биение маленького сердца». Как Кэролайн могла сосредоточиться? Как она могла соревноваться с кучей подростков, которые гуляли все выходные и искренне верили, что события семнадцатого века достойны обсуждения. С людьми, которые думали только о себе? Кэролайн находилась в другом измерении. Более того, она вышла уже за собственные пределы – ее мысли и чаяния тянулись шире и дальше, в будущее человечества, в простирающиеся ветви семейного древа, растущего вширь, где она была самым его центром, мощным, питающим стволом.
Бабочка упорхнула из виду, и Кэролайн взяла телефон и позвонила матери.
– Ох, Кэролайн, – сказала Нони, когда та все объяснила. – Ну какое же ты древо! Тебе всего двадцать три.
– Но я знаю, чего хочу. И для этого мне не нужна ученая степень.
– Но твои желания могут измениться. Я имею в виду только это. Чтобы ты была готова к любому будущему. – Нони помолчала. – А с Рене ты это обсуждала?
– Нет. – Кэролайн почувствовала знакомые уколы пренебрежения. – Мне не нужно обсуждать это с Рене. Это всего один семестр, Нони. Я всегда смогу восстановиться.
– Но ты же не станешь.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – ответила Нони. – Я знаю, что ты этого не сделаешь.
И Кэролайн, которая всегда считала себя добродушной и легкой, оптимистом, во всем видящим светлую сторону, вдруг разъярилась. Не говоря ни слова, она швырнула тяжелую трубку беспроводного телефона на землю и откинулась обратно в гамак, тяжело и жарко дыша, прижимая руку к груди. Было ужасно влажно, даже для Кентукки, и на Кэролайн в тот день была только пара боксерских трусов Натана и старый верх от купальника, оставляющий снаружи весь живот. Когда ее дыхание выровнялось, она заметила, что у нее на губе, на висках и даже на животе выступили крупные капли пота.
– Детка, – сказала она своему животу, – иногда Нони бывает грубой и злой. Иногда просто сукой. Но она нас любит. Правда. Она любит нас так же, как остальных.
Кэролайн закрыла глаза и погрузилась в странный полусон, где ей казалось, что она снова и снова бьет кулаками по дереву. Дерево, естественно, не отвечало, а просто стояло, бесстрастное, как все деревья, что только побуждало Кэролайн бить сильнее, пинать и кричать, что угодно, лишь бы вызвать реакцию, но она добилась только того, что все кулаки и ноги болели и были разбиты.
Потом она проснулась. Телефон звонил, звонил, звонил. На экране высвечивался номер Рене. Целую минуту Кэролайн сжимала и разжимала ладони, глядя на них и думая о своем сне и разбитых руках. Она все еще сердилась на Нони, которая всегда столько требовала от своих детей, так много, и при этом отказывалась признавать искренние старания Кэролайн. Нони так горячо верила в собственный опыт, что не могла вообразить себе сценарий, где он стал бы непригодным. Любила ли когда-нибудь Нони своего мужа так, как она, Кэролайн, любит Натана Даффи? Вряд ли. Приходилось ли Нони когда-то выбирать свой образ жизни, как пришлось Кэролайн? Точно нет. Жизнь Нони просто пролилась на нее, как ведро молока.
Телефон продолжал звонить, но Кэролайн не отвечала. Она и так знала, зачем звонит Рене – Нони попросила ее уговорить Кэролайн остаться в университете, чтобы ее жизнь хоть как-то напоминала то чудо, каким была жизнь Рене. Кэролайн и Рене могли поговорить об этом на будущей неделе, или через месяц, или следующим Рождеством. Или же могли сделать это прямо сейчас. Кэролайн взяла трубку.
– Каро, – сказала Рене. Она плакала.
– Я все решила, – быстро выговорила Кэролайн. – Ты меня не отговоришь.
– Что? – удивилась Рене. – Нет, – это Джо.
– Джо? – Кэролайн резко села, и это внезапное движение ее неравномерно распределенного веса нарушило равновесие гамака. Какое-то время он качался, а потом она вылетела из него, тяжело приземлившись на четвереньки, так, что живот коснулся травы. Она схватила телефон:
– Что случилось с Джо?
Пока Рене объясняла, Кэролайн медленно села. Она потерла ушибленное колено, но не заметила стекавшую по ноге струйку крови.
У Джо, говорила Рене, неприятности. Что-то там с вечеринкой их содружества в колледже, с переизбытком алкогольного пунша, разными запрещенными веществами и тремя сотнями студентов. После чего два десятка человек попали в больницу, в реанимацию. Одна девушка умерла. Джо был одним из организаторов вечеринки, сказала Рене, и декан подошел к нему со всей строгостью. Его выгнали из бейсбольной команды. Его могут даже совсем исключить.