Этика без дураков. Циничные наблюдения, страшные теории и эффективные практики - читать онлайн книгу. Автор: Александр Силаев cтр.№ 45

Чем хуже мир, тем эффективнее любовь.

Это же правило работает для второй стратегии нашего бескорыстия – ненависти. Кажется, такая стратегия не может быть оправданной никогда. Это даже не «вин-лосс», это «лосс-лосс», весь смысл лишь в том, что кто-то теряет больше. Увы, но в жестоком, скудном и тесном мире стратегия работает. Допустим, на территории оказались два племени, но кормовая база есть только для одного. При этом уходить некуда. Внезапно сосед, просящий Бога выколоть ему глаз, из злобного дурака становится мудрым стратегом. Сделка с небесами на условиях «наших вымрет половина, но чужие умрут все» в перспективе означает почти 100 %-й шанс на выживание племени, а сейчас он всего лишь 50 % при условии, что война будет до конца и силы равны.

Эффективность стратегии ненависти растет при условиях: а) скудности ресурса, б) жестокости среды, в) тесноты мира. Как и эффективность любви.

Чтобы ненависть стала выгодной, не обязательно добираться до древних племен. Можно найти ситуации в современном мире, но их все меньше. Профессионал может причинить человеку какой угодно вред, вплоть до лишения его жизни, не испытывая эмоций. Обычному обывателю, скорее всего, требуется для подобного поведения себя разблокировать. У него как бы встроенная система табу: «Я не могу ударить человека». Многим это ограничение на пользу, современная городская жизнь взрослых людей не подразумевает, что надо драться. При условии что государство настаивает на своей монополии на насилие, в большинстве ситуаций, когда есть повод ударить, выгоднее не ударить. Но иногда лучше ударить. И ненависть – это то, что снимает блокировку.

В каких случаях это надо? Один мой приятель пояснял, когда он будет драться при любых шансах, а когда лишь при вероятности победы не менее 80–90 % (обычно он мог оценить эти шансы на глаз). Если тебя оскорбили в ситуации замкнутого коллектива, допускающего физическое насилие, – тюрьмы, армии, школы, гетто – стоит принимать вызов всегда. Цель не в том, чтобы победить, а в том, чтобы нанести противнику хоть какой-то урон, это важно. Иначе ты принимаешь низкий статус, выписанный тебе обидчиком. Если тебе сказали те же обидные слова случайные незнакомцы – их можно пропустить мимо ушей. Можно не пропустить. Приятель называл порог своего реагирования – 80–90 % уверенности в победе.

В достаточно широком мире оскорбление теряет смысл, это не покушение на статус. Например, если тебя обозвали в Интернете, это не значит почти ничего, главу любого государства там обозвали тысячи раз – и что? Но если тебя обозвали в дворянском собрании, это повод пойти стреляться. Если ты живешь с мучителем и с ним можно расстаться, стоит расстаться без конфликтов и ссор. Если нельзя, то можно задуматься, например, как его отравить. В первом случае ненависть будет лишней, она может подсказать плохие решения (например, убийство вместо развода). Во втором случае ненависть может пригодиться, хотя не обязательно.

Схожая модель касается плохих начальников и правителей. В широком мире от обоих можно уйти. От начальника – просто. От правителя посложнее, но тоже можно. В тесном мире такой роскоши нет. От Салтычихи нельзя уволиться, и это причина, по которой ненавидеть не так глупо.

Что мы видим в мире по крайней мере последние два-три столетия? С некоторыми допущениями – последние два-три тысячелетия? Мир становится изобильнее в плане ресурса, мягче в плане вражды и шире сам по себе.

Условия, делавшие ненависть эффективной, исчезают. Но они же условия любви.

По умолчанию считается, что любовь и ненависть – антиподы. Если человек больше склоняется к одному, он якобы тем самым меньше склоняется к другому. Если в обществе стало больше любви, в нем стало меньше ненависти, и наоборот. Это простая, очевидная, но, скорее всего, ошибочная картина.

Любовь и ненависть – это лишь сильные коэффициенты обмена, приближенные к 1. Если социальная норма велит ставить высокие коэффициенты в одном случае («погибай, но товарища выручай»), она же обычно склоняет к высоким коэффициентам и во втором («умру, но врага достану»). Образцовый варвар обычно имеет высокие коэффициенты по обеим шкалам. В старых культурах одобряется, если кто-то жертвует собой за своих: родственников, друзей, вождей. Также везде принято ненавидеть, жертвуя собой, чтобы нести издержки врагу.

По мере усиления цивилизации слабеет не один, а сразу оба императива. В самых умных и комфортных городах начала XXI века примерно каждая третья семья состоит из одного человека. Под семьей здесь понимаются не родственные узы (в XXI веке у всех по-прежнему есть родители и даже у многих дети), а «число членов домохозяйства», проще говоря – сколько человек живет в квартире. Никогда процент одиночек не был так высок. Эти одинокие люди по-прежнему с кем-то общаются, сотрудничают, подчас с кем-то спят. Но ценность контрагентов упала. Это не те, за кого принято нести издержки. Если весьма современный человек попросит друга о крупном одолжении в плане денег, трудозатрат или риска – первой реакцией, вероятно, будет удивление. Тем более исчез концепт «врага». Весьма современный человек не понимает, зачем нести издержки, чтобы кто-то понес их тоже. Кстати говоря, это хорошее средство от бытовых конфликтов и больших войн.

Но если цивилизацию расшатать, снова начать воевать, жить впроголодь – вероятно, все вернется. Снова будет принято делиться куском хлеба, последней рубахой, предпоследней почкой. Вернутся враги в старом добром смысле этого слова. Не конкуренты и соперники, а те, кому мы бескорыстно желаем зла, рискуя собой.

Любовь – антикризисная мера. Как и ненависть.

А еще это экономичный способ, заменяющий расчет блага. Компьютер, ничего не чувствующий, рано или поздно лучше нас высчитает жизненную модель, ведущую к росту нашего блага. Но человек, не умеющий хорошо считать, анализировать, моделировать – это все еще искусства для меньшинства, – тоже должен принимать решения. Эмоции, направленные в социально одобренные формы любви и ненависти, лучше направят его поведение, чем любой расчет. Хотя бы потому, что к расчету он не способен.

Нет головы – живи сердцем. Это умнее, чем с нуля отращивать голову.

Можно сделать смелое, в чем-то бесчеловечное предположение.

Любовь и ненависть компенсируют недостаток вычислительной силы в самом широком смысле этого слова. Больше вычислимости – меньше иных регуляторов. Вряд ли сильный ИИ будет кого-то «любить» или «ненавидеть» в нашем смысле. Но вряд ли хуже сделает то, что мы делали посредством этого.

Поскольку с вычислимостью обстоит все лучше, можно догадаться, с чем будет обстоять хуже.

На всякий случай – ряд оговорок. Специально скажу, чего я не говорил.

Речь не о том, что стало меньше эмоций. Возможно, эмоций стало больше вместе с качеством жизни. Но любовь и ненависть – это не эмоции. Давайте мыслить технично, иначе мыслить не получится. Формально здесь любовь определена как некая математика. Значит, все. Здесь это слово означает только это. Все богатство русского языка с его коннотациями надо временно отложить, кто будет лишний раз играть в ассоциации, будет мыслить не творчески, а всего лишь грязно.