Терапевт - читать онлайн книгу. Автор: Хелене Флод cтр.№ 41

Через полчаса Сигурд с бумагами в руках прошел в ванную. Принес с собой бутылку виски и спички. Я молчу.

Остатки виски он взял с собой в гостевую комнату. В душевой кабине остались валяться остатки модели и горелые бумажки. Я почистила зубы, стараясь не глядеть туда. Завтра утром я проснусь рядом с человеком, с которым помолвлена. Я заснула в твердом убеждении, что будет так.

Так и было. С утра Сигурд был неразговорчив. К моему возвращению с работы он убрался в квартире и приготовил ужин. А через три недели нашел работу. Больше о новых горизонтах мы не говорили.

* * *

Анника заезжает ко мне после работы. Я сижу и вяло роюсь в коробках в поисках сама не знаю чего. Переехав сюда, мы с Сигурдом так и не успели разобрать все вещи. Одна коробка многообещающе помечена как «Разное, Сигурд». Все его теперь мое, сказал Гюндерсен и Флемминг тоже. Может быть, вещи Сигурда помогут разобраться в нем самом…

Фото со школьного выпускного: юные неоформившиеся лица Сигурда и Яна-Эрика, глаза полузакрыты от непривычного пока алкогольного опьянения, рот растянут в ухмылке, фуражки набекрень. Список учебной литературы из высшей школы бизнеса, где он отучился один курс, пока не решил стать архитектором. В бумажных конвертах художественные открытки: Климт, Роден, Шагал, Кандинский, Поллок и Уорхол. Деревянный ящичек с пересохшей сигарой. Последние пять лет Сигурд к этим вещам не притрагивался; я роюсь в них наобум, понимая; надо же мне найти хоть какую-нибудь зацепку. Кем был Сигурд? В памяти всплывает его деловой календарь: Аткинсон в одиннадцать тридцать… Я знаю, придет время — и я наброшусь на этот календарь, стану сличать его со своим. Увидев фамилию Аткинсон, задумаюсь: что он говорил мне про то, куда собирается?

Содержимое этих коробок не говорит мне ни о чем. Есть еще коробка «Разное, Сара». В ней примерно то же: старые фото, открытки, присланные, когда мне исполнилось 23 года, программа языковых курсов, когда мне было пятнадцать, и тому подобное. Порывшись в коробке, узнаёшь обо мне самое тривиальное: в молодости я любила путешествовать, а в 2007 году посетила фотовыставку: возможно, интересуюсь фотоискусством, возможно, делаю вид, что интересуюсь…

— Привет, — говорит Анника.

Смотрит на меня сочувственно. В руках я держу ядовито-зеленого плюшевого мишку — таких дают в качестве выигрыша в парках аттракционов.

— Привет, — отвечаю я.

Она стоит в кухонном отсеке, я сижу на полу гостиной. Сестра ставит на стол коричневый бумажный пакет в жирных пятнах — очевидно, наш сегодняшний ужин, купленный в забегаловке по пути от работы к месту, где она оставила машину. Но мне стыдно жаловаться. Она работает на полную ставку, нередко задерживается по окончании рабочего дня, и у нее трое детей в возрасте до десяти. А она все-таки приезжает каждый день возиться со мной… Я вот даже не знаю, стала бы так нянчиться с ней, с папой…

— Ты как? — спрашивает она.

— Да ничего.

Вокруг стоят коробки. Разное.

— Я принесла поесть, — говорит Анника.

— Я не хочу есть, — не раздумывая отвечаю я.

— Понятно, но немножко поесть надо.

Сестра принесла индийской еды. С чего она взяла, что, когда от еды воротит, аппетит разбудят цыпленок тикка и чесночная лепешка нан? Однако, вопреки собственным ожиданиям, мне удается проглотить немножко. Я почти не ощущаю вкуса, но тело, встрепенувшись, набрасывается на ту крохотную порцию пищи, которую я ему скармливаю, и меня постепенно отпускает: я понимаю, что надо поесть. Откусываю еще.

— Я сегодня была у папы, — говорю Аннике в промежутке между жевками.

— Ой.

Мы молча жуем.

— Что он сказал?

— Что всегда. Какие он книги читал, какие мне стоит прочесть. Дом полон студентов, прислуживающих ему.

— Нет, что он сказал о Сигурде?

— А. Ты про это…

Я отрываю кусочек лепешки и выглядываю в окно. Туман. Город прямо тут, за порогом, я знаю, но сейчас его не видно; там только туман и те деревья, что у самого окна.

— Да знаешь, — говорю, — я не стала ему рассказывать.

Анника смотрит на меня, сощурив глаза, но не спрашивает почему.

— Понятно.

Я представляю себе, как сама ходила бы на сеансы к приятному пожилому терапевту, ровеснику папы, но он не как папа, внимательно слушает и спрашивает: «Как вы думаете, что это значит, когда вы приезжаете к своему отцу, но не рассказываете ему, что вашего мужа нашли убитым? Что это значит, когда ваша сестра безусловно принимает ваш выбор?»

— Я могу позвонить и рассказать ему, — говорит Анника. — Хочешь?

А я хочу?… Не знаю. Ничего не знаю, но почему бы нет, и я киваю. К облегчению из-за того, что не придется рассказывать самой, примешивается хорошо знакомая мне капля горечи: вот опять Анника за меня улаживает мои дела…

Я говорю:

— А помнишь, я писалась по ночам, когда была маленькая? Когда мама болела?

— Да? — реагирует она. Настороженно вроде бы. Болезненная тема? Мы продолжаем жевать.

— Как ты думаешь, папа встречался с кем-нибудь, пока мама болела? — спрашиваю я.

— Чего? — говорит Анника и, поскольку я не откликаюсь, продолжает: — Ты же слышала его мнение о неверности. К позорному столбу и тому подобное…

— В смысле, в самом конце, когда она была ему скорее пациенткой, чем женой.

Сестра задумывается. В доме так тихо, что, когда приборы задевают за тарелки, звяканье эхом отдается от стен.

Мы с Анникой редко вспоминаем свое детство. Она пыталась, когда я была подростком. Несколько раз приглашала меня на ужин в квартиру, которую снимала с другими студентами, стелила скатерть, зажигала стеариновые свечи, ставила бутылку дешевого красного вина, хотя мне еще не исполнилось восемнадцати, и спрашивала: как же мне, собственно, живется с папой? И еще: что я помню из времени сразу после того, как умерла мама? Меня это нервировало. Вот мы так хорошо сидим, и вдруг она начинает выспрашивать. Без обиняков, о таких серьезных вещах… Ожидая от меня так много… На столе угощение, зажжены свечи — давай же, открой свою душу. Я терялась: что ни скажи, все будет не так. В конце концов я говорила примерно то, что, как мне казалось, она хочет услышать. Старалась перевести разговор на более безопасные темы.

Позже я прочитала о важности того, чтобы между детьми и родителями как можно раньше завязались крепкие узы, и задумалась о том, как на меня повлияли обстоятельства, в которых проходило мое взросление: утрата одного из родителей, непростые отношения с другим… Вот тогда я могла бы расспросить Аннику о том, что она помнила, сравнить ее и мои воспоминания. Ведь она была старше, когда случилось несчастье, понимала больше. Но я не спросила. Наверное, не знала как. К тому же мы так редко виделись — я жила в Бергене, она в Осло… Наверное, я решила оставить это на потом.