Терапевт - читать онлайн книгу. Автор: Хелене Флод cтр.№ 39

— Я ее почти совсем забыла, — выговорила я дрожащим голосом. — Я, кажется, лучше помню ее похороны, чем ее саму.

— И ты туда же? — спросил папа, но я не смотрела на него, держала паузу и считала секунды, чтобы не сдаться.

— Ну что же, я понимаю, — сказал он в конце концов. — В любом случае вам, девочки, конечно, приятнее носить одну и ту же фамилию.

Цинерманом звался папин дедушка, польский моряк, который в Лиссабоне нанялся на судно, идущее в Берген, наврал о своем происхождении и выдумал себе эту фамилию. Этим предприимчивым дедом папа невероятно гордился. Ни у кого больше нет фамилии Цинерман. Папа считал ее метой высокой пробы и не замечал, что ставит своих дочерей в неловкое положение. Должно быть, ему было больно, что мы не захотели передать эту фамилию дальше, но не показать нам свою боль было вполне в его духе. Наш выбор он никогда более не упоминал и показывал этим, что уважает его. Мы с Анникой вместе отправились в ратушу, заполнили необходимые бумаги, и дело было сделано.

…Папа возвращается в комнату, оставив где-то студентку. Ставит на кофейный столик перед камином, между креслами, две чашки с чаем. Обстановка в папином кабинете продумана тщательнее, чем в других помещениях дома. Здесь просторно, как в зале; камин, кресла, барный шкаф и так далее. Если потребуется, он несколько дней сможет прожить здесь безвылазно.

— Ну что, — говорит папа, глядя на меня, — как твои дела, девочка моя?

У него ясные зеленые глаза, как у старика или у младенца. Кожа на лице изрезана морщинами, загрубела от непогоды и ветра, гуляющего по вершинам гор и голых скал, которые он покорил в лыжных походах. Улыбка неизъяснимо приветливая, нежная; ни за что не догадаться, что он выступает за смертную казнь и порку кнутом. Вот папа снял очки, закинул ногу на ногу, и его обращенный на меня взгляд говорит: рассказывай, я весь внимание. И мне вдруг страшно хочется заплакать.

Когда была маленькая, больше всего на свете я мечтала о том, чтобы отец позвал меня сюда. Такой чести я удостаивалась нечасто, но время от времени он предлагал мне посидеть в своем кабинете. Иногда заваривал чай, который мы пили, сидя в креслах. Я залезала на свое с ногами и почти все время молчала, боясь разрушить магию мгновения, словно невероятное счастье быть тут вместе с ним могло кончиться, скажи я что-то не то. Отец говорил, а я слушала. Он рассказывал об ученых, которыми восхищался, о великих философах, о решающих битвах византийской империи, о героическом эпосе древней Турции или о сказаниях давно не существующих стран, о которых я и не слыхивала. Я, наверное, не понимала и половины из его рассказов, но это было не важно. Клала голову на спинку кресла, зажмурившись так, что оставались узенькие щелочки, и видела папу какой-то тенью, но вслушивалась в его шершавый, будто кто-то чиркает по нему спичкой, голос.

Теперь, когда мы оба — взрослые люди, папа не забывает спросить, как у меня дела. Вот только забывает выслушать ответ, который должен уложиться в коротенький промежуток времени. То, что мне нужно сказать, я должна втиснуть ровно в этот интервал. Проходит пара минут, и его мысли перескакивают на другое. Я знаю это. И не страдаю. Папа есть папа. Он достиг того возраста, когда человека уже не изменишь. Сейчас его очки лежат на письменном столе, но на переносице у него еще виден их бледно-розовый отпечаток. Вот папа посмотрел на меня, показывая этим взглядом, что передает слово мне, что он весь внимание, и я набираюсь мужества, чтобы произнести слова: Сигурд умер. Покончить с этим. Потом пусть говорит, что хочет.

В старших классах школы я одно время пыталась рассказывать ему о том, что со мной происходит. О подругах, которые уезжали на дачу, а меня с собой не звали. Приходила к нему, когда мне не спалось из-за того, что парень, в которого я была влюблена, встречается с другой девочкой. Но от разговоров с папой мне становилось только хуже. «Да что ты, правда? — говорил он. — Ну-ну, все образуется». Часто отвечал настолько невпопад, что становилось понятно: он вообще не слушает. Занят своими мыслями. Наверняка думает, что все мои страдания — очередная подростковая трагедия, которая сама рассосется… Конечно, так оно и было. Но всякий раз я чувствовала себя такой дурой: ничему-то я не учусь… Всякий раз думаю, что теперь на самом деле важно.

Когда бабушка неожиданно упала и умерла у себя в Хюсебю-скуге, отец решил взять нас с Анникой в круиз. Не спросив нас, просто купил билеты. Три недели в Карибском море. Самолет отправлялся из Осло на следующий день после похорон; наверняка пришлось заплатить целое состояние. Анника была на сносях и заявила, что не поедет ни за что на свете. Поехали мы с папой. Мне круиз тоже пришелся некстати. На носу были экзамены, и почти всю поездку я просидела в шезлонге на палубе, пристроив на коленках экзаменационные материалы. Когда приходило время спать, вспоминала о бабушке, вертелась в постели. Папа тоже спал плохо, исходил корабль вдоль и поперек. Он был очень привязан к своей матери. Не задумывался о том, что может потерять ее, что это случится так внезапно. Бродил туда-сюда, не мог успокоиться. Ему бы в лес или в горы, где его ничто не сковывало… Должно быть, ему было тошно на корабле. Поехал он только ради меня. Думал, наверное, что отдых поможет нам с Анникой пережить горе. Потратил свои накопления на поездку, которая, собственно, оказалась не нужна ни нам, ни ему.

Нельзя сказать, что он не интересуется мной. Но я не знаю, чего от него ждать. И что мне от него надо, тоже не знаю. А я только что потеряла Сигурда, мои силы на исходе…

И я говорю:

— Все хорошо.

А он спрашивает:

— Да? И на работе, и вообще? И с Сигурдом?

И я отвечаю:

— Работаю себе; а ты как, папа?

Секунду отец смотрит на меня испытующе, словно собирается выспрашивать дальше, и мне кажется, что он видит меня насквозь; придется объясняться. Но он, снова улыбнувшись, говорит:

— Да знаешь, и я так же, работаю себе…

Какая теплая у него улыбка. Она навевает на меня воспоминания о сказках у камина, возвращает детскую уверенность в своей неуязвимости, когда папа рядом. Я испытываю невероятное облегчение. Я пришла, чтобы рассказать ему. Теперь не придется.

— А правда, как дела? — спрашиваю я.

— Да вот, обновил лыжню, — говорит он и добавляет с детской гордостью: — На прошлой неделе я каждый день катался. Еду на машине до Сёркедала, а там снега хватает.

Я откидываюсь на спинку кресла; меня тянет прижаться к ней щекой, как я делала в детстве.

— Ты какие-нибудь хорошие книги читал последнее время? — спрашиваю.

Папа выпрямляется на стуле. Он читал Уэльбека ^[5].

— Там много всего намешано, — комментирует он. — Мрачно, не без того, но при этом, Сара, я считаю, что, глядя на мир из мрака, можно многое узнать. Вот что главное. Надо только потом выбраться из этого мрака, не оставаться там.