Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 23

В более лапидарной форме Черчилль повторит эту мысль в новом произведении, предупредив горячие головы, чтобы они «всегда помнили»: «Как бы вы ни были уверенны в своей победе, война состоится только потому, что противник уверен в том же» ^[207].

В автобиографии, пропитанный консервативными настроениями и ужасом от произошедших социальных перемен, Черчилль признает, что свою долю в эскалации конфликта сыграли не только окрепшие национальные чувства и жажда быстрых завоеваний, но также демократия и наука. «Едва этим путаникам и занудам позволили участвовать в боевых действиях, как судьба войны была предрешена». Если раньше сражения велись «хорошо подготовленными профессионалами, малым числом, дедовским оружием и красивыми ухищрениями старомодного маневра», то теперь в войну было вовлечено «едва ли не все народонаселение, включая женщин и младенцев», а сами боевые действия превратились в «безжалостное взаимное истребление». От гибели не застрахован никто, за исключением «кучки близоруких чиновников, чья задача — составлять списки убитых». «Едва демократия оказалась допущена, а вернее, сама влезла на поле боя, как война перестала быть джентльменским игралищем», — констатировал Черчилль ^[208].

Эти высказывания нисколько не означают, что политик, немало сделавший для становления и развития демократических институтов, был противником демократии. И тем более — науки. Он лишь предупреждал, что их бездумное и бездушное использование, граничащее порой с безжалостной эксплуатацией, способно причинить такой вред, который превзойдет все достоинства. Также он предупреждал о необходимости сделать все для предотвращения начала новой мировой войны. Начинать войны легко. Волна патриотизма захлестывает граждан и руководителей, ослепляя и вводя в заблуждение. Но одно дело — угорать в массовой истерии, и совсем другое — вести боевые действия и за каждую пядь земли сражаться с противником, готовым стоять до последнего. В том же «Мировом кризисе», может быть и в несколько аллегорическом тоне, Черчилль уже описывал эту метаморфозу между всеобщим возбуждением до и всеобщим потрясением после начала военных действий: «Спуск на воду броненосца очень прост и отнимает мало времени. Произнесут несколько речей, несколько молитв, откупорят бутылку шампанского, уберут несколько подпорок, и броненосец, весящий многие тысячи тонн, быстро, по инерции ускоряя ход, соскальзывает в воду. Но совершенно иначе обстоит дело, когда это же самое судно, помятое в бою, продырявленное торпедами, до половины наполненное водой и с множеством раненых на борту приходится вводить обратно в гавань среди бури, тумана и неблагоприятной морской погоды» ^[209].

Для тех, кто не понял его мысль, Черчилль повторит ее вновь, правда, на этот раз, отказавшись от аллегории и перейдя на откровенный и немного назидательный тон: «Давайте все-таки учить наши уроки. Никогда, никогда, никогда не верьте, что война будет легкой и гладкой. Любой государственный деятель, поддавшись военной лихорадке, должен отлично понимать, что, дав сигнал к бою, он превращается в раба непредвиденных и неконтролируемых обстоятельств. Старомодные военные министерства, слабые, некомпетентные и самонадеянные командующие, неверные союзники, враждебные нейтралы, злобная фортуна, безобразные сюрпризы и грубые просчеты — вот что будет сидеть за столом совещаний на следующий день после объявления войны» ^[210].

Черчилль постарался выразить свою мысль максимально доступно, чтобы понятно было каждому. Но будет ли он услышан? Человечество стало умнее, признавал политик. «Нас просветила война» ^[211]. Но достаточно ли будет этого просветления? В мае 1928 года Бивербрук дал прочесть другу рукопись своей книги «Политики и война». В ней рассказывалось о прениях и интригах, захвативших британское правительство в первые месяцы войны. Черчилль считал это произведение «одним из самых ценных современных исторических документов», признавая, что «основные его положения остаются неоспоримы» ^[212]. Какие «положения» имел в виду политик? «Что за рассказ! — восторгался он. — Подумать только обо всех этих людях с прекрасным образованием; прошлое лежало перед ними: чего следует избегать, что считается патриотичным, верным, чистым. И как отвратительно глупо они растранжирили все». Читая рукопись Бивербрука, Черчилль пришел к грустному выводу, что «первой и главной особенностью человечества от рождения и до могилы является его неспособность учиться» ^[213].

Тогда своими наблюдениями Черчилль поделился только с близким другом. Впоследствии он еще не раз будет возвращаться к этой теме, декларируя свои взгляды публично. То в феврале 1934 года он заявит в палате общин, что «ни один из уроков прошлого не усвоен, ни один из них не учтен в нашей практике» ^[214], то в тех же стенах в мае следующего года он вновь выступит с негодующей речью: «Когда можно было все исправить, предостережениями пренебрегли, сейчас, когда положение дел стало неуправляемым, мы стали прибегать к лечению, но слишком поздно. В этой истории нет ничего нового. Она так же стара, как книги Сивилл. Она относится к той мрачной категории бесплодности опыта и неспособности человечества к обучению. Недостаток в предвидении, нежелании действовать, когда действия просты и эффективны, отсутствие ясного мышления, беспорядочные обсуждения, пока не грянет кризис — все эти особенности бесконечно повторяются в истории» ^[215].

Возможно, именно по этой причине Черчилль посвятил «Мои ранние годы» не конкретной личности, как он это обычно делал, а «новому поколению», в надежде, что именно «новому поколению» удастся избежать роковых ошибок прошлого.

А пока Черчиллю приходилось иметь дело и решать государственные проблемы со своими современниками. Да и сам он еще не был списан в запас. Он искренне верил, что еще не сказал последнего слова, не написал последнюю книгу и не завершил последний бой. Так оно и было. Ему еще предстояло многое сделать, многое он мог и предотвратить. Но в решающий момент его голос не будет услышан. Сегодня его коллег в правительстве можно обвинять в недальновидности и не благоразумности, но в конце 1930-х годов у них были свои аргументы в пользу того, чтобы оставить предостережения политика без внимания. Да и сам Черчилль к концу 1930-х годов растратил политический капитал и исчерпал кредит доверия. Это произошло не сразу, но две вехи прослеживаются отчетливо. Одна будет рассмотрена в этой главе, другая — в следующих.