Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 20

По мнению Роя Дженкинса, «Мои ранние годы» особенно привлекательны тем, что «создавались не для доказательства какой-то точки зрения или продвижения какой-то теории, а для развлечения» ^[180]. По сути, лорд Дженкинс прав — в своих мемуарах Черчилль действительно не загружает читателя апологией какой-то фундаментальной идеи и не навязывает свое мнение по какому-либо животрепещущему вопросу государственного значения. И тем не менее Черчилль не был бы Черчиллем, если бы, даже описывая свое детство, не сумел (или не захотел) высказать значимую для него мысль.

Итак, что же эта за мысль и почему она важна для Черчилля, особенно в 1930 году? Знакомя читателей со своим прошлым, автор сознательно сгущает краски и резко повышает контрастность изображения. В его изложении он — будущий глава множества ведомств — предстает слабым учеником, академические успехи которого колебались между двумя и тремя баллами. И это при том, что на самом деле он был более чем успешен в ряде дисциплин, а там, где отставал, прилагал значительные усилия для исправления отметок. Так зачем же ему потребовалось себя принижать?

Первым ответ на этот вопрос дал его сын Рандольф: «Как и Ф. Э. Смит, преувеличивающий информацию о своей бедности в юные годы, отец преувеличивал собственное невежество и необразованность. Они оба подсознательно ощущали, что их успехи в последующие годы засияют еще ярче на фоне мрачных тонов прежней бедности и глупости» ^[181].

Весьма стандартный прием, который распространен среди авторов, демонстрирующих, как из бедности в ранние годы они, благодаря своей настойчивости, упорству, смекалке, силе воли и прочим добродетелям, смогли сколотить состояние в зрелый период, либо (как в нашем случае) шагнуть от неудач в учебе к процветанию в литературной и управленческой деятельности. Но Черчилль был не так прост, чтобы ограничиться использованием только хорошо зарекомендовавшего себя приема. Если присмотреться к его сочинениям, то всегда за бросающимся в глаза смыслом скрывается еще один семантический пласт. Черчилль один из тех писателей, кто любит держать фигу в кармане. На этот раз скрытый подтекст сводится к тому, что, несмотря на трудности раннего периода жизни, он был избран судьбой для свершения великих дел. Именно этот тезис имел для него принципиальное значение. Особенно в 1930 году, когда начался период его изоляции и будущее ставило гораздо больше мрачных вопросов, чем давало обнадеживающих ответов.

Для обоснования собственной избранности Черчилль прибегает к альтернативной истории. Он вспоминает ключевые эпизоды из своего прошлого и предлагает читателям пофантазировать, насколько изменился бы дальнейший жизненный путь автора, если бы эти эпизоды сложились по-иному. Например, сдача экзаменов. «Практический вывод таков: не спроси меня престарелый, уставший член Комиссии по делам гражданской службы про эти квадратные или даже кубические косинусы и тангенсы, которые я задолбил всего неделю назад, ни одна из последующих глав этой книги так никогда и не была бы написана». Он мог бы посвятить себя Церкви, стать колониальным администратором или заняться финансами в Сити. «В общем, моя жизнь пошла бы совершенно иной колеей, что изменило бы жизни многих других людей, которые, в свою очередь, и так далее, и так далее…» ^[182].

Черчилль довольно часто обращался к альтернативной истории, описывая, что могло бы произойти, если бы не… Но в мемуарах «Мои ранние годы» подобные размышления получили дополнительное развитие. Автобиография создавалась в период, когда, как верно заметила Анна Себба, автор «болезненно переживал свое исключение из правительства, и ему необходимо было создать образ, который соответствовал бы его представлению о том, что он будет спасен судьбой и сохранен для исполнения важной роли» ^[183]. В момент работы над мемуарами Черчилль находился в тяжелом положении и нуждался в стимуле для продолжения борьбы. Он его нашел в альтернативной личной истории, придя к выводу, что даже мрачный путь сегодня может завтра вывести на сияющую вершину. Он вновь возвращался к ключевым событиям своей молодости и убеждал себя в том, что те эпизоды, которые первоначально воспринимались им как неудача или провал, уже через несколько месяцев обретали новые краски, выводя к свершениям и принося популярность.

Одним из таких эпизодов стало пленение во время Англобурской войны. Этому военному конфликту в мемуарах уделено много внимания: из двадцати девяти глав — десять, из них пленению и побегу — четыре. В представлении автора, его пленение бурами произошло случайно, и если он кого и мог винить в этом происшествии, то только себя. Не покинь он уцелевший после противостояния с бурами бронепоезд и не устремись на помощь своим, он, скорее всего, целым и невредимым присоединился бы к регулярным войскам. Но все произошло иначе. Он наткнулся на неприятеля, а попав в плен, оказался «отрезан от войны, которая сулила бесчисленные приключения и неограниченные карьерные перспективы», и теперь был вынужден размышлять над тем, какие «горькие плоды способна приносить добродетель».

Прошло тридцать лет, и то, что сначала казалось трагедией, теперь воспринималось не иначе как благословение судьбы: «Умей я предвидеть будущее, я бы понял, что этому горестному происшествию было суждено заложить основу всей моей жизни в будущем». Своим дерзким побегом Черчилль «завоевал известность на родине» и «обеспечил голоса многих избирателей». Одновременно с популярностью выросли и доходы от опубликованных книг, «позволившие ни от кого не зависеть и баллотироваться в парламент». Сложись все иначе, вернись он на бронепоезде к своим, его «возможно, вознесли бы до небес и всячески обласкали», но не прошло бы и месяца, и он «мог пасть при Коленсо», как это случилось с несколькими его знакомыми ^[184].

Следуя этой логике, начавшаяся в 1930-х годах политическая изоляция Черчилля была еще не так страшна. Кто знает, к чему его готовит судьба, в очередной раз закаляя в новых испытаниях?

Что же касается автобиографии, то в ней, разумеется, приведены не только воспоминания и размышления о собственной судьбе. Черчилль все-таки был публичным человеком, и хотя его мировоззрение отчетливо концентрировалось на нем самом, он вряд ли упустил бы возможность высказать свою точку зрения по волнующим его вопросам. Уже в предисловии он отмечает, что, «делая обзор своей книги как единого целого», он приходит к выводу о воскрешении на страницах своего сочинения «ушедшей эпохи». «Характер общества, первоосновы политики, методы ведения войны, восприятие юности, масштаб ценностей, все это изменилось». Причем эти изменения были настолько существенны, что даже не верилось, будто они «смогли произойти в столь короткий промежуток времени без жестокой внутренней революции» ^[185].