История Сицилии - читать онлайн книгу. Автор: Джон Джулиус Норвич cтр.№ 70

Таков был конец помпезно поименованной Партенопейской республики. Ее основатели стремились насадить через завоевание ту форму правления, которой не желали ни страна, ни народ и которая уже в значительной степени дискредитировала себя даже во Франции. Если бы республика уцелела, она бы держалась исключительно на насилии или на угрозе насилия. Возникшее полицейское государство стало бы гораздо хуже любого творения Бурбонов.

В первую неделю августа 1799 года король Фердинанд, которого, как всегда, сопровождали Гамильтоны, отплыл на «Фудройанте» на Сицилию. За все сорок лет пребывания на неаполитанском троне король ни единожды не подумал, что у него есть враги в городе; теперь он убедился в обратном, и это открытие потрясло его до глубины души. Отныне красотам Неаполя он предпочитал безопасность Палермо. 8 августа корабль вошел в гавань, и Фердинанд стоял на мостике рядом с Нельсоном. Королева с детьми поднялась на борт, а во второй половине дня вся королевская семья высадилась на берег под залпы двадцати одной пушки и торжественно проследовала по заполненным ликующим народом улицам на праздничную мессу в соборе. Следующие три дня город отмечал праздник своей святой покровительницы Санта-Розалии, который специально отложили на месяц ради его величества.

Далее наступила пора награждений. Эмме королева вручила бриллиантовое ожерелье со своим портретом и надписью «Вечно благодарна», а еще – два сундука изящнейших платьев взамен тех, которых леди Гамильтон лишилась в дни бегства из Неаполя; сэр Уильям удостоился портрета короля в драгоценной оправе. Нельсона наградили сицилийским герцогством Бронте с годовым доходом около 3000 фунтов стерлингов и мечом с украшенной алмазами рукоятью (Людовик XIV подарил этот меч деду Фердинанда Филиппу V). Английским офицерам щедро раздаривали золотые табакерки, часы и кольца.

Для Фердинанда и Марии-Каролины, для Гамильтонов и для Нельсона жизнь во многом стала напоминать прежнюю, за исключением того, что не имелось сколько-нибудь убедительных причин оставаться в Палермо. Королева тосковала по Неаполю; король, с другой стороны, настолько накрутил сам себя, что нелюбовь к городу переросла у него в отвращение. Никогда, заявил он, никогда по доброй воле он не вернется туда. Пожалуй, именно это, а не все прочее, привело к заметному охлаждению прежде по-настоящему сердечных отношений между Фердинандом и Марией-Каролиной. Вдобавок король внезапно сделался почти патологически скаредным, выделял семье жалкие крохи на жизнь и крайне неохотно платил своим слугам. Правда, у его жены имелось тайное оружие. Она знала, что ее муж неравнодушен к женским рукам, особенно если те затянуты в белые перчатки до плеч. Граф Роже де Дамас, французский эмигрант и придворный неаполитанского двора, писал:

Его дух воспаряет, когда он видит перчатку, облегающую изящной формы ручку. Это одержимость, которой он страдал всегда и которая действовала безотказно. Сколь многие важнейшие дела удавалось решать на моих глазах, стоило королеве натянуть перчатки на свои прекрасные руки при обсуждении вопросов, ее беспокоивших! Король сразу это замечал, улыбался – и выполнял ее пожелание.

Притом сама королева ощущала себя глубоко несчастной и проводила дни за составлением бесконечных писем, исполненных жалости к себе и адресованных всем, кого она могла вспомнить.

Именно тогда Фердинанд совершил поступок, ставший его величайшим даром Сицилии. В 1802 году, всего через четыре года после того, как Эдуард Дженнер опубликовал свои заметки о вакцинации, король пригласил английского врача приехать на остров и продемонстрировать свое открытие. Выступление Дженнера было столь убедительным, что Фердинанд велел открыть медицинские центры в каждом городе и объявил вакцинацию обязательной. Себе он тоже сделал прививку – и в соборе Палермо пропели «Te Deum», когда король поправился.

Со стороны придворная жизнь казалась блестящей, как обычно, с балами, концертами и зваными ужинами, за которыми почти всегда следовала игра в карты. Ставки были высоки, Эмма Гамильтон отличалась азартом и безрассудством, а Нельсон неизменно ее сопровождал, хотя зачастую просто дремал в кресле. Наблюдателей шокировала эта публичная связь; одна очевидица, леди Элгин, высказалась в том духе, что, по ее мнению, всему menage a trois ^[132] пора вернуться домой. «Поистине унизительно, – писала она, – видеть лорда Нельсона, который выглядит так, будто вот-вот скончается, но все равно следует за нею, словно у него нет иных забот». Муж леди Элгин добавлял, что Нельсон кажется «ветхим старцем, лишился верхних зубов, плохо видит одним глазом ^[133] и носит повязку на лице».

Гамильтоны, которые из политических соображений поддерживали идею о возвращении двора в Неаполь, на самом деле были совершенно довольны своим текущим положением. Сэр Уильям, аккредитованный лично при Фердинанде, был вынужден оставаться рядом с королем, да и Неаполь наверняка изводил его горькими воспоминаниями об утрате бесценной коллекции древностей. Гораздо печальнее была судьба Нельсона. Ему пришлось оставаться на берегу, в Палермо, до июня 1800 года, целых десять месяцев, и увлечение Эммой Гамильтон не только сказалось на его репутации, но и, похоже, обернулось угрызениями совести и повлияло на чувство долга. Первую половину этого срока он исполнял обязанности главнокомандующего в Средиземноморье, однако переложил практически всю работу на плечи подчиненных. Он не перехватил Наполеона Бонапарта, когда тот возвращался из Египта; а ведь поступи он иначе и добейся успеха, история человечества могла пойти бы по иному пути. Соратники беспокоились за него все сильнее, тревожные сообщения достигли Лондона, адмиралтейство начало терять терпение, и Первый лорд, лорд Спенсер, чуть не освободил Нельсона от командования. В январе 1800 года командир Нельсона лорд Кит вернулся в строй и приказал адмиралу присоединиться к нему для проверки блокады Мальты; едва проверка завершилась, Нельсон поспешил в Палермо, где Эмма, уже не в состоянии скрыть свою беременность, публично встретила его с распростертыми объятиями.

Для Марии-Каролины 1800-е годы начались ужасно. После тридцати шести лет, проведенных в Неаполе и Палермо, сэра Уильяма Гамильтона отозвали в Лондон, а Нельсон лишился статуса главнокомандующего в Средиземноморье. Бедная королева мало что могла сделать относительно Нельсона, но она отказывалась жить в Палермо, если город покинут Гамильтоны, и была полна решимости до последнего противиться их отъезду. В этом ее, разумеется, горячо поддерживала Эмма, не имевшая ни малейшего желания расставаться с блестящим двором и почти постоянным солнцем ради сумрачной Англии и одинокой жизни с мужчиной старше ее на тридцать четыре года; но задача была отнюдь не из легких. Во-первых, следовало принимать во внимание отношение короля. Тот привязался к Гамильтону, однако испытывал неприязнь к Эмме, а потому категорически отказался вмешиваться. Во-вторых, преемник сэра Уильяма уже направлялся на остров.

Достопочтенный сэр Артур Паже, третий сын лорда Аксбриджа ^[134], прибыл в Палермо в марте и натолкнулся на подчеркнуто холодный прием. С самого начала Гамильтоны поставили себе целью избавиться от него, что сделало его жизнь – и даже официальное вручение верительных грамот – весьма затруднительными. Он писал министру иностранных дел лорду Гренвиллу: