Дорога тайн - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 51

– Полегче! – застонал хиппи; он все еще спал или же был абсолютно не в состоянии ни во что врубиться. – Мы ведь все друзья, верно? – продолжал он. – Ты пахнешь великолепно, и ты такая красивая! – сказал он Лупе, когда она пыталась застегнуть на нем грязную рубашку.

Но глаза доброго гринго так и не открылись – он не видел Лупе. У него было слишком сильное похмелье, чтобы проснуться.

– Я выйду за него замуж, если только он перестанет пить, – сказала Лупе Хуану Диего.

От доброго гринго разило перегаром – это было хуже всего прочего, относившегося к нему, и Хуан Диего попытался отвлечься от этого смрада, подумав, о каком же подарке заикался дружелюбный хиппи: минувшей ночью, будучи еще почти в сознании, молодой уклонист пообещал детям свалки некий подарок.

Естественно, Лупе знала, о чем подумал ее брат.

– Вряд ли дорогой мальчик готов сделать нам какие-то особенные подарки, – сказала Лупе. – Когда-нибудь, лет через пять-семь, было бы неплохо заполучить от него просто золотое обручальное колечко, но сейчас я бы не рассчитывала на что-то исключительное – пока этот хиппи тратит свои деньги лишь на алкоголь и проституток.

Как будто окликнутая словом «проститутки», из ванной вышла Эсперанса; на ней были два обычных полотенца (волосы были повязаны одним, тело едва прикрыто другим), в руке – одежда для улицы Сарагоса.

– Посмотри на него, мама! – воскликнул Хуан Диего и начал расстегивать рубашку доброго гринго еще быстрее, чем Лупе застегивала ее. – Вчера ночью мы нашли его на улице – на нем не было ни одной отметины. Но сегодня утром – посмотри на него! – Хуан Диего расстегнул рубашку на хиппи, чтобы показать кровоточащего Иисуса. – Это просто чудо!

– Это el gringo bueno – он не чудо, – сказала Эсперанса.

– Ой, дайте мне умереть – она его знает! Они были голыми вместе – она с ним все делала! – закричала Лупе.

Эсперанса перевернула гринго на живот и стянула с него трусы.

– Вы это называете чудом? – спросила она своих детей.

На голой заднице милого юноши была татуировка американского флага, но флаг был намеренно разорван пополам, разделенный щелью между ягодицами. Данная картина отнюдь не вызывала патриотических чувств.

– Полегче! – не приходя в сознание, прохрипел гринго; он лежал лицом вниз на кровати, рискуя задохнуться.

– От него несет блевотиной, – сказала Эсперанса. – Помогите мне затащить его в ванну – вода поможет ему очухаться.

– Гринго засовывал свою штуку ей в рот, – бормотала Лупе. – Она засовывала его штуку в себя…

– Прекрати, Лупе, – сказал Хуан Диего.

– Забудь, что я сказала насчет свадьбы, – крикнула Лупе. – Ни через пять лет, ни через семь – никогда!

– Ты встретишь кого-нибудь другого, – сказал сестре Хуан Диего.

– С кем Лупе познакомилась? Кто ее расстроил? – спросила Эсперанса.

Она взяла голого хиппи под руки; Хуан Диего взял его за лодыжки, и они понесли его в ванную.

– Это ты ее расстроила, – сказал матери Хуан Диего. – Ее расстроила мысль о тебе с этим добрым гринго.

– Чепуха, – сказала Эсперанса. – Все девчонки любят гринго, а он любит нас. Такой сын только сердце матери разобьет, а всех прочих женщин на свете малыш-гринго делает очень счастливыми.

– Малыш-гринго разбил сердце мне! – запричитала Лупе.

– Что это с ней – у нее, что ли, месячные? – спросила Эсперанса Хуана Диего. – В ее возрасте у меня уже были первые месячные.

– Нет, у меня не было месячных – у меня никогда не будет месячных! – взвизгнула Лупе. – Я умственно отсталая, помнишь? Мои месячные отстают!

Опуская хиппи в ванну, Хуан Диего и Эсперанса ударили его головой о вентиль с горячей водой, но парень даже не вздрогнул и не открыл глаза; его единственным ответом было то, что он схватился за свой пенис.

– Разве не прелестно? – спросила Хуана Диего Эсперанса. – Он милый парень, верно?

– По одежке в тебе признаю я ковбоя, – запел спящий гринго.

Лупе хотела было включить воду, но, увидев, что el gringo bueno держится за свой пенис, она снова расстроилась.

– Что он с собой делает? Он думает о сексе – я знаю, что думает! – сказала она Хуану Диего.

– Он поет – он не думает о сексе, Лупе, – возразил Хуан Диего.

– Конечно думает – малыш-гринго все время думает о сексе. Вот почему он так молодо выглядит, – сказала Эсперанса и включила воду, повернув до отказа оба вентиля.

– Полегче! – воскликнул добрый гринго, открывая глаза.

Он обнаружил перед ванной всю троицу, уставившуюся на него. Вероятно, такой он Эсперансу еще не видел – с белым намотанным на голову полотенцем, из-под которого на лоб и щеки ее красивого лица падали мокрые спутанные волосы. Она сняла полотенце, чуть влажное от волос, чтобы хиппи было чем вытереться. Затем она на короткое время удалилась, чтобы принести пару чистых полотенец.

– Ты слишком много пьешь, малыш, – сказала Эсперанса доброму гринго. – У тебя маловато тела, чтобы справляться с алкоголем.

– А что ты тут делаешь? – спросил ее милый юноша. У него была чудесная улыбка, несмотря на то что на его тощей груди умирал Христос.

– Она наша мать! Ты трахаешь нашу мать! – закричала Лупе.

– Ой, сестренка… – начал было говорить гринго. Он, естественно, ее не понял.

– Это наша мать, – сказал Хуан Диего, наполняя ванну.

– О, вау. Мы ведь все друзья, верно? Amigos, так ведь? – спросил юноша, но Лупе отвернулась и вышла из ванной.

Им было слышно, как сестра Глория и дети поднимаются из часовни по лестнице, поскольку Эсперанса оставила дверь в холл открытой, а Лупе не закрыла дверь в ванную. Сестра Глория называла принудительный марш для дошколят их «оздоровительным моционом»; дети топали наверх, скандируя подобающую молитву «!Madre!». Читая молитву, они маршировали по коридору, что делали ежедневно, а не только в дни святых. Сестра Глория заставляла детей маршировать ради того, чтобы производить хорошее впечатление на брата Пепе и Эдварда Боншоу, которым нравилось видеть и слышать, как дети повторяют это «отныне и навсегда». От такого занятия «дополнительная выгода», говорила сестра Глория.

Но у сестры Глории была карательная жилка. Возможно, сестре Глории хотелось покарать Эсперансу, застав ее – как это обычно бывало – в двух полотенцах, только что вышедшей из ванной. Сестра Глория, видимо, воображала, что трогательная святость поющих дошколят должна раскаленным мечом жечь грешное сердце Эсперансы. Возможно, сестра Глория заблуждалась еще больше, если полагала, что слова «ты будешь моей наставницей» в устах дошколят оказывают очищающее воздействие на своенравное отродье этой проститутки, то бишь на этих детей свалки, которым были предоставлены особые привилегии в приюте. Своя комната и даже своя ванная! – сестра Глория не так бы обращалась с los niños de la basura. Не так должно было быть в приюте, считала сестра Глория. Никаких особых привилегий для пропахших дымом мусорщиков с basurero!