Дорога тайн - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 109

– Боже милостивый, – только и смог вымолвить Эдвард Боншоу; он перестал бросать тревожные взгляды на банку из-под кофе, которую нес Хуан Диего, – вокруг было слишком много ужасного, и они еще не добрались до святилища.

В Часовне Колодца сеньору Эдуардо и детям свалки пришлось пробиваться сквозь толпу паломников-самобичевателей, выставлявших себя напоказ. Какая-то женщина раздирала себе лицо щипчиками для ногтей. Какой-то человек кончиком пера расковырял себе лоб; кровь и чернила смешались, заливая глаза. Естественно, что он не переставая моргал, – казалось, он плачет фиолетовыми слезами.

Эдвард Боншоу посадил Лупе себе на плечи, чтобы ей было видно поверх голов мужчин в деловых костюмах; те сняли повязки, дабы узреть Богоматерь Гваделупскую на смертном одре. Темнокожая Дева лежала в стеклянном саркофаге, но связанные вместе мужчины в деловых костюмах не хотели двигаться дальше и никому не давали возможности увидеть ее.

Священник, который привел к саркофагу бизнесменов с завязанными глазами, продолжал свои заклинания. Священник также держал в руке все повязки на глаза; он напоминал плохо одетого официанта, который сдуру собрал использованные салфетки в эвакуированном ресторане во время угрозы взрыва бомбы.

Хуан Диего подумал, что лучше бы музыка заглушала заклинания священника, потому что священник, казалось, застрял, повторяя одну и ту же простейшую фразу. Разве все, кто хоть что-то знал о Деве Гваделупской, не помнили наизусть ее самое знаменитое высказывание?

– ¿No estoy aquí, que soy tu madre? – повторял священник, сжав в руке смятые повязки: «Разве я не здесь, поелику я Матерь твоя?»

Подобное звучало и в самом деле бессмысленно из уст человека, державшего в руке дюжину (или более) повязок на глаза.

– Опусти меня, я не хочу это видеть, – сказала Лупе, но айовец не мог понять ее; Хуан Диего перевел слова сестры.

– Дрыноголовые банкиры не нуждаются в повязках – они слепы и без повязок, – также сказала Лупе, но Хуан Диего не перевел это. (Цирковые рабочие называли шатровые столбы «дрынами мечты»; Хуан Диего подумал, что это только вопрос времени, когда язык Лупе опустится до уровня выражений типа «дрын мечты».)

Впереди сеньора Эдуардо и детей свалки ждала бесконечная лестница, ведущая к Эль-Серрито-де-лас-Росас – поистине представлявшая собой испытание преданности и выносливости. Эдвард Боншоу храбро начал подниматься по лестнице с мальчиком-калекой на плечах, но ступенек было слишком много – подъем был слишком длинным и крутым.

– Вы же знаете, я сам могу идти, – попытался объяснить Хуан Диего айовцу. – Не важно, что я хромаю, – я к этому привык!

Но сеньор Эдуардо продолжал преодолевать подъем; он задыхался, дно банки из-под кофе билось о его голову. Конечно, никто не догадался бы, что неудавшийся схоласт действительно тащит на плечах по лестнице калеку. Размахивающий руками иезуит был похож на любого другого самобичевателя – с таким же успехом он мог тащить на себе кирпичи или мешки с песком.

– Ты хоть понимаешь, что будет, если человек-попугай упадет замертво? – спросила Лупе брата. – Ты потеряешь шанс выбраться из этого бардака, из этой сумасшедшей страны!

Дети свалки сами видели, какие осложнения могут возникнуть, когда умирает лошадь, – мерин Маньяна был из другого города, верно? Если Эдвард Боншоу преставится, поднимаясь по лестнице к Эль-Серрито – ну, ведь айовец из другого города, верно? И что тогда им с Лупе делать? – подумал Хуан Диего.

Естественно, у Лупе был ответ на его мысли.

– Нам придется очистить карманы мертвого сеньора Эдуардо – просто чтобы у нас были деньги заплатить таксисту, который отвезет нас обратно в цирк. Или нас похитят и продадут в бордели для детей проституток!

– Ладно-ладно, – ответил ей Хуан Диего. А задыхающемуся, вспотевшему сеньору Эдуардо он сказал: – Опустите меня – дайте мне самому хромать. Я могу ковылять быстрее, чем вы меня несете. Если вы умрете, мне придется продать Лупе в детский бордель, чтобы у меня были деньги на еду. Если вы умрете, мы никогда не вернемся в Оахаку.

– Боже Милосердный! – молился Эдвард Боншоу, стоя на коленях на лестнице.

На самом деле он не молился; он опустился на колени, потому что у него не было сил снять Хуана Диего с плеч; он встал на колени, потому что упал бы, если бы попытался сделать еще шаг.

Дети свалки стояли рядом с запыхавшимся, коленопреклоненным сеньором Эдуардо, пока айовец пытался отдышаться. Мимо них по лестнице поднялась съемочная телевизионная группа. (Годы спустя, когда Эдвард Боншоу умирал – когда дорогой Хуану Диего человек точно так же тяжело дышал, – бывший читатель свалки вспомнит тот момент, когда мимо них по лестнице прошли телевизионщики – в храм, который Лупе любила называть «Розами».)

Телевизионная журналистка – молодая женщина, симпатичная, но притом вполне профессиональная – заученно рассказывала об известном чуде. Возможно, это были съемки передачи о путешествиях или телевизионного документального фильма – для самых рядовых телезрителей.

– В тысяча пятьсот тридцать первом году, когда Дева Мария впервые явилась Хуану Диего – то ли знатному ацтеку, то ли крестьянину, согласно противоречивым свидетельствам, – епископ не поверил Хуану Диего и попросил у него доказательств, – рассказывала симпатичная тележурналистка.

Она замолчала, увидев иностранца на коленях; возможно, ее внимание привлекла его гавайская рубашка, если не встревоженные дети, сопровождавшие этого явно молящегося человека. И тут оператор переключил свое внимание: ему явно понравился Эдвард Боншоу, стоящий на коленях на лестнице, и двое детей рядом с ним. На всех троих оператор и направил телевизионную камеру.

Хуан Диего не в первый раз слышал о «противоречивых свидетельствах», хотя предпочитал думать, что его назвали в честь знаменитого крестьянина; Хуана Диего немного беспокоила мысль, что его могли назвать в честь знатного ацтека. Знатность не соответствовала тому образу, который сложился у Хуана Диего о себе самом, а именно образу «знаменосца читателей свалок».

Сеньор Эдуардо отдышался; он встал и, пошатываясь, стал подниматься по лестнице. Но оператор сосредоточился на мальчике-калеке, взбирающемся к Эль-Серрито-де-лас-Росас. Поэтому телевизионщики замедлили шаг, последовав за айовцем и детьми свалки; так вместе они и поднимались по лестнице.

– Когда Хуан Диего вернулся на холм, снова появилась Дева Мария и велела ему нарвать роз и отнести их епископу, – продолжала журналистка.

За спиной хромающего мальчика, когда он и сестра поднялись на вершину холма, открылся захватывающий вид на Мехико; телевизионная камера запечатлела этот вид, но ни Эдвард Боншоу, ни дети свалки так и не обернулись в сторону города. Хуан Диего осторожно держал перед собой банку из-под кофе, словно пепел был священным жертвоприношением храму под названием «Маленький холм», отметившему место, где росли чудесные розы.

– На этот раз епископ поверил ему – образ Девы Марии был запечатлен на плаще Хуана Диего, – продолжала миловидная тележурналистка, а оператор между тем потерял интерес к сеньору Эдуардо и детям свалки, его внимание привлекла группа японских молодоженов – их гид объяснял чудо Девы Гваделупской по-японски в мегафон.