Дорога тайн - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 107

Пепе ошибся по поводу слова Papá, писал Варгас Хуану Диего. «У Пепе был слабый слух, иначе он услышал бы сигнал автобуса» – так выразился Варгас.

Дети-сироты не звали Пепе Papá – Пепе это только слышалось. В «Hijos de la Luna» был только один человек, которого дети называли Papá, – это был сын Коко, той самой леди Mamá.

Пусть Варгас все поправит и даст вам научный ответ, подумал Хуан Диего.

Хуан Диего знал, что до Тагбиларана еще далеко – и это только начало долгого дневного путешествия. Впереди у него было два перелета и три морских круиза, не говоря уже о варанах и Д.

«Прошлое окружало его, как лица в толпе», – написал Хуан Диего.

Был понедельник, 3 января 2011 года, и молодая женщина, сидевшая рядом с Хуаном Диего, с беспокойством посматривала на него. В салоне самолета, вылетевшего рейсом 174 «Филиппинских авиалиний» из Тагбиларана в Манилу в 7:30 утра, было довольно шумно; однако женщина, занимавшая соседнее с Хуаном Диего место, сказала стюардессе, что джентльмен мгновенно уснул, несмотря на несмолкающий гам пассажиров.

– Он полностью отключился, – сказала женщина стюардессе.

Но вскоре после того, как Хуан Диего заснул, он заговорил.

– Сначала я подумала, что он обращается ко мне, – сказала женщина стюардессе.

Хуан Диего говорил не как во сне – его речь была внятной, его мысль была отточенной (хотя и профессорской).

– В шестнадцатом веке, когда иезуиты основали свой орден, мало кто умел читать, не говоря уже о том, чтобы выучить латынь, необходимую для того, чтобы присутствовать на мессе, – начал Хуан Диего.

– Что? – спросила молодая женщина.

– Но было несколько исключительно преданных душ – людей, которые думали только о добродетели, – и они стремились быть частью религиозного ордена, – продолжал Хуан Диего.

– Почему? – спросила женщина, прежде чем поняла, что его глаза закрыты.

Хуан Диего был университетским профессором; женщине, должно быть, показалось, что он читает ей лекцию во сне.

– Этих богопослушных мирян называли просто братьями, то есть они не были монахами, – продолжал Хуан Диего. – Сегодня они обычно работают кассирами или поварами – даже писателями, – сказал он, как бы улыбнувшись. Затем, все еще крепко спящий, Хуан Диего заплакал. – Но брат Пепе был предан детям, он был учителем, – сказал Хуан Диего срывающимся голосом. Он открыл глаза и уставился невидящим взглядом на молодую женщину рядом с ним; она понимала, что он все еще «в отключке», как она выразилась. – Пепе просто не чувствовал в себе призвания священника, хотя и принял те же обеты, что и священник, – объяснил Хуан Диего; его глаза закрылись, а по щекам потекли слезы.

– Понятно, – тихо сказала женщина, соскальзывая с сиденья; именно в этот момент она и пошла за стюардессой.

Она попыталась объяснить стюардессе, что этот человек не мешает ей, он показался ей хорошим человеком, но, сказала она, он очень грустный.

– Грустный? – переспросила стюардесса.

Стюардесса была занята: на борту самолета сидела компания выпивох – молодые люди, которые пьянствовали всю ночь. И еще была беременная женщина – вероятно, слишком беременная, чтобы лететь без риска. (Она сказала стюардессе, что у нее либо схватки, либо она съела неподобающий завтрак.)

– Он плачет… льет слезы во сне, – пыталась объяснить соседка Хуана Диего. – Но у него речь очень образованного человека – как у учителя, разговаривающего с классом, или что-то в этом роде.

– То есть он не угрожает, – сказала стюардесса. (Их разговор явно шел вразнобой.)

– Я же сказала, что он хороший – от него нет угрозы! – ответила молодая женщина. – У бедного человека какое-то горе – он очень несчастен!

– Несчастен, – повторила стюардесса, как будто несчастье было частью ее работы.

И все же, хотя бы ради того, чтобы отвлечься от молодых пьяниц и беременной идиотки, стюардесса пошла с женщиной взглянуть на Хуана Диего, который, казалось, мирно спал в кресле у окна.

Когда Хуан Диего спал, он выглядел моложе своих лет – мягкая смуглость лица, еще почти сплошь черные волосы, – так что стюардесса сказала молодой женщине:

– С этим парнем все в порядке. Он абсолютно не плачет – он спит!

– Ему кажется, как будто он что-то держит, да? – спросила женщина у стюардессы.

Действительно, предплечья Хуана Диего были зафиксированы под прямым углом к телу – кисти рук разведены в стороны, пальцы растопырены, как будто он держал что-то размером с кофейную банку.

– Сэр? – обратилась к нему стюардесса, склонившись над его креслом. Она мягко коснулась его запястья, почувствовав, как напряжены мышцы его предплечья. – Сэр, с вами все в порядке? – более настойчиво спросила стюардесса.

– Calzada de los Misterios, – громко произнес Хуан Диего, словно пытаясь перекричать шум толпы. (Мысленно – в воспоминании или во сне – Хуан Диего находился на заднем сиденье такси, которое пробиралось сквозь толпу субботним утром по Дороге тайн.)

– Извините… – сказала стюардесса.

– Видите? Вот что с ним – на самом деле он разговаривает не с вами, – сказала молодая женщина стюардессе.

– Calzada, широкая дорога, обычно мощенная булыжником или тесаным камнем, – очень мексиканская, очень традиционная, времен империи, – объяснил Хуан Диего. – Avenida менее традиционна. Что Calzada de los Misterios, что Avenida de los Misterios – это одно и то же. В переводе на английский вы не ставите определенный артикль. Вы просто скажете: «Дорога тайн». К черту los, – добавил Хуан Диего, несколько отступая от профессорского тона.

– Понятно, – сказала стюардесса.

– Спросите его, что он держит в руках, – напомнила молодая пассажирка стюардессе.

– Сэр? – мягко спросила стюардесса. – Что у вас в руках?

Но когда она снова коснулась его напряженного предплечья, Хуан Диего прижал воображаемую банку из-под кофе к груди.

– Пепел, – прошептал он.

– Пепел, – повторила стюардесса.

– Клянусь, что это в смысле «Прах к праху» ^[46] – вот какой это пепел, – предположила пассажирка.

– Чей прах? – наклонившись к Хуану Диего, прошептала ему на ухо стюардесса.

– Моей матери, – ответил он, – и мертвого хиппи, и мертвого щенка.

Обе молодые женщины, стоявшие в проходе салона, оцепенели; на их глазах Хуан Диего начал плакать.