Оливер Лавинг - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Мерил Блок cтр.№ 31

Чужой: как часто этим злополучным словом называли половину блисской школы. Словно для того, чтобы послать завуалированную угрозу, лейтенанта Уоллеса Ван Брюнта – окружного главу пограничников – пригласили выступить на ежемесячном школьном собрании, где он рассказал о тяготах своей работы всем учащимся. Сквозь густые пушистые усы лейтенант Ван Брюнт много раз выговорил это слово, нередко в непосредственной близости от слова «нелегал». Лейтенант пространно рассказывал об ужасах и бедах, с которыми сталкивался на работе: о детях, погибающих в пустыне от жажды, о женщинах-наркокурьерах, умерших из-за того, что в их желудке разорвался проглоченный пакетик с героином. Смысл этих мрачных историй был ясен: «Мексиканцы, скажите своим родным, чтоб не лезли». Школьники-латиноамериканцы на собрании сидели тихо, но на следующее же утро произошла очередная драка: Давид Гарса ударил Скотти Колтрейна головой о шкафчик. Изо всех сил стараясь соблюдать справедливость, директор Диксон отстранил обоих от занятий на неделю, но это не смирило нараставшую неприязнь. Собрания латиноамериканцев на ступенях школы приобрели смутно-политический оттенок. Плотная стена галдящих ребят теперь протягивалась до боковой двери, так что белым школьникам приходилось проникать в школу задворками. В то утро ты с отсутствующим видом прошел мимо всей этой сутолоки.

Через три дома от школы расположилась хиреющая компания под названием «Сделано в Техасе!». В помещении давно почившего «Блисс-отеля» – почти близнеца твоей школы – теперь производили разнообразные мелкие сувениры, оловянные брелоки в виде бычьих черепов, кошельки из бычьей мошонки – весь этот будущий мусор, который туристы покупают в аэропортах, чтобы подарить родным. В последние недели спертый, лихорадочный, сдавленный воздух в коридорах школы превращал их в тоже своего рода фабрику, в механизм, через который ты проходил каждый день, медленно трансформируясь из мальчика в печаль в человеческом обличье. Вот уже месяц Ребекка не разговаривала с тобой по-настоящему.

В своих одиноких прогулках по Зайенс-Пасчерз; в свои школьные дни, глядя на доску невидящими глазами; в свои ночи, лежа под скалящимися бычьими черепами, в печальной тишине, поглотившей вашу с Чарли кровать, которую вы некогда окружали волшебством, – ты обращался к воображаемой Ребекке с тысячами вариаций одного и того же вопроса: если она собиралась оставить тебя наедине с твоими никудышными стихами и одинокой пульсацией твоей крови, зачем было давать тем поцелуем мучительную надежду? «Ребекка», – часто невольно произносил ты, вздыхая. Каждый день после занятий, не в силах устоять, ты заворачивал к кабинету мистера Авалона, надеясь хоть краем глаза увидеть Ребекку сквозь стеклянную дверь, за которой кружок репетировал песни к Осеннему балу. И пока ты выслеживал Ребекку, за тобой по пятам следовало одно слово – обозначение того, во что ты себя превратил: сталкер.

А если так, чего терять одинокому и неприметному мальчишке?

В то утро в школе ты устроил засаду в коридоре в нескольких шагах от кабинета миссис Шумахер. Когда мимо, чуть не задев тебя, прошла Ребекка, ты сам удивился, как отчетлив твой гнев, как крепко ты схватил ее за плечо.

– Ты должна хотя бы объяснить, – сказал ты. – Хотя бы раз.

Ребекка удивленно склонила голову набок. Она не разыгрывала недоумение – она действительно недоумевала, словно и не ведала, какое разрушение может вызвать.

– Что объяснить?

– Что объяснить? Как насчет этого: ты месяц разговариваешь со мной каждое утро, а потом что? Ничего.

Тебя тревожило, что эта тирада получилась совсем не такой яростной, как ты планировал. Твои глаза наполнились слезами, голос срывался, как у несчастного влюбленного подростка из какой-то романтической комедии. Ребекка уделила тебе всего секунду внимания – и вот уже к тебе во всей полноте вернулось чувство, которое зародилось в те утренние часы перед уроками миссис Шумахер и достигло кульминации (во всяком случае, твоей цензурированной версии кульминации) возле футбольного стадиона.

– Прости, Оливер. – Глаза Ребекки метались, словно выискивая в редеющей толпе кого-нибудь, кто мог бы ее спасти от этой невыносимой сцены. – Не знаю даже, что тебе сказать. Ты меня не привлекаешь в этом смысле.

– Не привлекаю тебя в этом смысле?

– Мне надо идти. Нам пора на урок. Извини меня, ладно? Извини.

И как не поверить в предзнаменования? Именно в этот день миссис Шумахер начала новую тему длиной в месяц: Одиссею Гомера.

– Кто-нибудь знает секрет подарка, который греки преподнесли троянцам? – спросила миссис Шумахер. – Что было внутри коня?

Класс молчал.

– Это был вовсе не подарок, – сказал ты. – Это была ловушка.

– Бинго!

И миссис Шумахер, по своему обыкновению, наградила тебя конфеткой «Хершис кисс».

И вот тогда – в то время как твои челюсти перемалывали заветрившийся шоколад, а твои глаза сверлили красневшую Ребекку – ты увидел. Под твоим пристальным взглядом Ребекка чуть шевельнулась, совершив одно из почти незаметных движений, за которыми ты так внимательно наблюдал в последние недели. Однако в этот раз на бедре чуть выше края юбки ты заметил нечто странное: лиловый бугор с красными прожилками. Он был совсем не похож на бледно-голубые отметинки, которые ты иногда видел на коже Ребекки: это был огромный кровоподтек; его эпицентр прикрывали две полоски пластыря с пятном ржаво-бурого цвета.

К концу занятия ты принялся за новый урок любви – и, возможно, он внушил тебе некоторое сочувствие к матери, чье беспокойство так часто тебя раздражало. Вид синяка на ноге Ребекки впрыснул в твои вены приятнейший заряд тревоги. Мальчик с ноющим сердцем, ты нашел в этом мимолетном видении спасение от своего угрюмого одиночества. Теперь это была новая, мрачная история, а вовсе не унылый заурядный рассказ о том, как тебя отвергли; теперь это была тайна, к разгадке которой ты мог стремиться, раз не мог больше стремиться к самой Ребекке. Один беглый взгляд на большой синяк – и вот ты уже воображал сцены чудовищного насилия. Ее отец? Ты вспомнил, как она беспокоилась во время футбольного матча, как она боялась, что вас увидят вместе. Возможно, ее отец принадлежал к той ревнивой, слегка склонной к инцесту категории, известной в Западном Техасе, к типу мужчин, которые обрушивают свою праведную мораль, словно кнут; возможно, он воспитывает свою дочь, словно стадо коров, и отгоняет парней от того, что считает своим. Твоей обиде требовалось лицо, в которое можно было бы вцепиться, требовалась причина, – и вот здесь (так ты пытался себя убедить) крылся ответ на вопрос, почему Ребекка ограничивала ваше общение утренними разговорами, почему она тебя поцеловала, почему боялась зайти дальше. Она пыталась тебя защитить! Но если у нее был деспотичный отец, почему она всегда говорила о нем так, словно он был всего лишь какой-то отвратительный незнакомец, который жил с ней в одном доме? Почему после всего, что ты рассказал о своих родителях, она об этом даже не упомянула?

Ты молчал, пока Па вез тебя домой; молчал за ужином, в то время как Чарли то и дело бегал к своему рюкзаку, чтобы продемонстрировать последние плоды своих трудов: испещренный маркером и блестками доклад о вулкане Сент-Хеленс, оцененную на пять с минусом работу о постройке Версаля, четверку с плюсом за контрольную по математике. Ты только ковырял вилкой «знаменитую» макаронную запеканку Ма.