Оливер Лавинг - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Мерил Блок cтр.№ 33

Много позже будет очень легко распекать более молодую версию себя. Заговори с ним! Ты смог бы спасти себя, свой город, свою семью – если бы просто опустил стекло в окне машины и задал Эктору пару вопросов. Но в тот вечер ты просто круто развернулся на Монте-Гранде-Лейн, гадая, кто это приходил к дому Ребекки, что это за сердитый молодой человек; теперь ты не увидишь его до вечера пятнадцатого ноября. Он был черной дырой, в которую ты провалишься. Но в тот момент он оставался лишь еще одним вопросом, над которым ты размышлял по пути домой.

В прошлой жизни, когда ей было всего девятнадцать, Ева сама провалилась в бездну иного рода. Всего лишь двумя месяцами ранее ее отец (а ему было всего сорок шесть) умер от инфаркта на полу представительства компании в Эль-Пасо; в последовавшие сюрреалистичные, невесомые недели Ева нашла работу в дешевом кафетерии «Пироги Блисса», сняла квартиру в Маратоне, купила помятый джип с хлипкими дверцами. Она создала некий симулякр жизни, а потом постаралась поверить, что это и есть ее жизнь. В Западном Техасе Ева продолжала болтаться только потому, что после бесконечных перемещений в сиротской юности не могла придумать, куда еще податься.

Мать Евы, воспитанница приюта по имени Девора, умерла, когда Еве было всего четыре года (глупая смерть: инфекция мозга из-за абсцесса на зубе, который Девора много месяцев не могла показать врачам), и Евины воспоминания о женщине, которую она звала мамеле, теперь походили на смутные впечатления о давно потерянном фотоальбоме: мимолетные образы, которые могли быть и настоящими фотокарточками, и более поздними фантазиями. Кудрявые волосы щекочут пухлые цепкие Евины пальчики; руки такие белые, что на них видна вся машинерия вен и суставов.

К несчастью, Евины воспоминания об отце в первые недели после его смерти были убийственно ярки. Мортимер Франкл прожил свои зрелые годы в мятых пиджаках в косую клеточку и в заляпанных супом галстуках, Евин отец не раз получал увольнение или сам уходил из компаний по продаже автомобилей в Топике, Сент-Луисе, Крестед-Бьютте, Пасадине, Альбукерке. «Не знаю, чего ты ноешь, – нередко выговаривал ей отец. – Хоть мир увидишь. У меня в твои годы не было возможности начать все заново».

Заново? В то время как Франклы колесили по неопрятным, малолюдным городам и стерильным, бездушным пригородам, отец Евы оставался все тем же хмурым, дерганым мужчиной с сигарой во рту – разве что становился еще больше самим собой. Родители Морти – морщинистые, говорившие на идише работяги из Балтимора – судя по всему, знать ничего не хотели ни о сыне, ни о внучке. Отец и бродяжье детство научили Еву не ждать от жизни ничего, кроме одиночества, и именно так она и жила после похорон. Свободное время девушка проводила в великой пустыне, раскинувшейся к югу, – в бесконечности, где она могла быть совершенно одна. Ева даже немного влюбилась в эту колючую, потрескавшуюся, раскаленную местность и прилежно изучала ее красоты. Она посетила горное озеро Эрнст-Тинаха, прошла по туристической тропе в национальном парке, не раз ночевала в палатке в горах Чисос.

Мортимер Франкл обращался с дочерью, как со своей машиной – обременительным и капризным устройством, которое тем не менее ему приходилось использовать и содержать, – и Еве казалось невероятным, что еще какой-нибудь мужчина однажды согласится взвалить на себя такую тяжелую ношу. У Евы никогда не было парня, и ей бы и в голову не пришло искать его теперь. Позже Ева будет представлять, как бы она в конце концов одичала, если бы не решила однажды ночью посмотреть на так называемые огни Марфы на поросших жестким кустарником пригородных равнинах.

Эти светящиеся шары породили немало легенд. Предполагалось, что невозможно объяснить, почему ночью по пустыне бродят беспокойные сгустки света. Одни говорили, что это отражения, другие – что это электричество, большинство считали их природу сверхъестественной.

Ева приехала на смотровую площадку – парковку у трассы 90 – сразу после полуночи. Там уже собралась небольшая толпа. Целый час они стояли, вглядываясь в окутанную дымкой пустыню и слушая стук проходивших мимо поездов, но огни все не появлялись.

«Вон там! – вдруг сказал стоявший рядом мужчина прямо у нее над ухом. – Видите? Слева от той горы». И пускай Ева не увидела пресловутые огни, но она заметила кое-что другое: пронзительно красивое, восхищенное лицо мужчины, указывающего в плоскую пустоту ночи. Мужчину звали Джед, и к весне они уже будут женаты, а Ева станет студенткой Государственного университета Сала Росса, расположенного всего в нескольких милях от того места, где они сейчас стояли. Но в тот момент она лишь склонилась к протянутой руке, почти положив голову мужчине на плечо, чтобы проследить, куда указывает его палец. «Ничего не вижу, – сказала Ева. – Покажите!»

Почти тридцать лет минуло с тех пор, и вот Ева, всего в нескольких десятках миль оттуда, ожидала на пустынной равнине другое потустороннее явление. Через три дня после того утра в фургоне фМРТ Ева вышагивала туда-сюда перед грязным стеклянным кубом (постеры на стенах изображали муравейник лос-анджелесских огней и бледно-зеленые волны Миссисипи), который служил автобусной станцией городка Альпина. Сойдя с тротуара на белый квадрат мостовой, Ева смотрела на уходящую вдаль идеально ровную линию шоссе 28, ожидая, что в клубящемся мареве возникнет автобус, везущий Чарли.

В последние годы Ева не раз мысленно обращалась к Чарли с пламенными обличительными речами, но сейчас, стоя у станции и отдирая ноготь, она никак не могла вспомнить, что же собиралась сказать сыну. Она еще не сообщила Джеду о неизбежном возвращении Чарли, так же как не упомянула в своих многочисленных голосовых сообщениях к последнему, что Джед был с ней во время обследования. Словно Великая техасская стена, которую спятившие политики так мечтали построить, отца и сына разделяла непреодолимая преграда. И хотя Ева порой жалела, что сама поучаствовала в строительстве этой преграды, она понимала: карта ее семьи была начертана слишком давно, чтобы теперь пересматривать границы.

Наконец в дымчатом далеке материализовался междугородний автобус и, фырча, неспешно направился к Еве. Поравнявшись со станцией, он зашипел и остановился; его бока покрывала бурая техасская пыль, сквозь которую проглядывал более густой и черный слой грязи Восточного побережья. Стекла были исцарапаны вандалами, бока пестрели пятнами выцветшей краски из баллончиков, и в целом вся эта штуковина выглядела так, как будто от Нью-Йорка отрезали дрянной кусок и поставили его на колеса. А единственным пассажиром, сошедшим в Альпине, был молодой житель Нью-Йорка собственной персоной. Даже сквозь тонирующие наклейки на окнах автобуса Ева видела, как Чарли старается походить на самого обычного пассажира, всем своим видом театрально демонстрируя скуку. Словно, еще не заговорив, он сообщал матери: «У меня теперь такая увлекательная жизнь, что возвращение домой – всего лишь краткая остановка на этом блистательном пути». Словно огромный верблюд, автобус неуклюже осел на брюхо, спуская своего наездника; Чарли ступил на землю и помахал Еве рукой, точно незнакомому водителю с табличкой в руках. Автобус с шипением захлопнул двери, и Чарли нехотя поплелся через асфальтовое поле – крохотная фигурка на пустынной равнине. Ева еле сдерживалась от смеха, глядя на него – в клетчатой поплиновой рубашке, разрисованных джинсах, с хулигански растрепанными волосами и выбритыми висками. Чарли поправил очки в массивной роговой оправе – с каких это пор он носит очки? – с почти трогательным смущением.