Оливер Лавинг - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Мерил Блок cтр.№ 30

В конце концов, наступил новый век, и Мануэлю хотелось верить, что старинная взаимная неприязнь, в атмосфере которой он вырос, когда-нибудь ослабнет. В ранней молодости он стал рейнджером в надежде, что на этой должности сможет немного облегчить судьбу латиноамериканцев, прибывавших с того берега реки. С течением лет Мануэль подружился с несколькими пограничниками, и те часто отправляли его на место происшествия, когда дрон или какой-нибудь ответственный гражданин обнаруживал фигуру, бредущую на север по пустыне. Ну а Мануэль, вместо того чтобы надеть на изнуренных путников наручники, давал им карты, бутылки с водой и приготовленные Лусиндой бутерброды (они хранились в автохолодильнике). Мануэль так и продолжал бы в том же духе до самой пенсии, если бы не события пятнадцатого ноября.

Он принял звонок, сидя в своем отделении в Марфе, и, когда несказанный ужас достиг его сознания («Трое детей?» – повторял Мануэль снова и снова), оказалось, что под этим ужасом скрывается еще один. «Молодой мужчина-латиноамериканец» – так описал стрелка по рации прибывший на место полицейский, и, еще не зная никаких подробностей, Мануэль ясно увидел жуткую картину грядущего. Неважно, что Эктор Эспина родился в США и что остановил этого парня эквадорец Эрнесто Руис. Эктор был латиноамериканец с огнестрельным оружием. В представлении белых – вырвавшийся на волю демон.

Трое погибших детей: пусть Мануэль Пас был всего лишь одним из множества полицейских, стянутых в Блисс после случившегося, но он носил в себе это число, словно метафизический недуг, словно зудящий струп, который он вечно будет расчесывать, – а зуд будет все нарастать, мешая ему спать. Трое погибших детей. У Мануэля что-то свербело и требовало объяснения, и он все расчесывал и расчесывал. Он часами молча сидел на заседаниях оперативной группы. Он побеседовал со всеми несчастными ребятами из театрального кружка. Он поговорил с каждым, кто когда-либо знал убийцу. И все же дьявольский источник раздражения по имени Эктор Эспина продолжал терзать его изнутри. Мануэль мог расчесать себя до кости и все же никогда не докопаться до мотивов, которые двигали этим парнем.

В последующие годы подтвердились самые худшие опасения Мануэля. Несмотря на его попытки урезонить депутата Крейга Армисона, число депортаций только возросло. Вопреки всем его мольбам к Отто Кунцу, уполномоченному по школам округа, здание школы – единственное, что могло привлекать людей в Блисс, – теперь навсегда закрылось. «Никому не нужны эти воспоминания», – сказал ему Отто.

Но Отто ошибался. Мануэлю нужны были его воспоминания. Он помнил свои детские годы в этой самой школе, помнил, как боролись за это место под солнцем его предки. «От нас так просто не отделаешься, ведь так?» – повторил Мануэль как-то в ночном разговоре с Лусиндой. «Ты что, не видишь, что не из-за чего здесь больше оставаться?» – со вздохом ответила Лусинда.

Конечно, отчасти она была права. Их улица, расположенная к западу от Блисса, почти опустела. Рабочих мест не стало. Их немногочисленные оставшиеся соседи смотрели на Лусинду с неприязнью; к тому же она беспокоилась за сестер, не имевших грин-карты. И вот так это и случилось: депортации, враждебность, туманные перспективы.

«Ты не понимаешь, – месяц назад сказала ему Лусинда, – что ты – часть проблемы: старик, цепляющийся за возвышенные идеи».

Сестры Лусинды отправлялись искать счастья на север, и она, по сути дела, объявила Мануэлю ультиматум: уезжай со мной, или я уеду одна. Но такой мужчина, как Мануэль Пас, не особенно ценил ультиматумы. Три недели спустя Лусинда отбыла в Чикаго. И теперь, стоя над стволом шахты, Мануэль стащил с пальца кольцо.

И помедлил, в который раз задумавшись: «А почему бы и не последовать за Лусиндой?» Он наверняка сможет перевестись в другое отделение. Или вообще оставить рейнджерство, найти себе теплое местечко в частной охране. Что его здесь держит? Мануэль целыми днями заполнял бумажки, рапортуя о нарушениях законов, в которые не верил. И все же Лусинде следовало бы получше знать мужчину, за которого она вышла замуж, ведь так?

Вот уже три года прошло, а Мануэль по-прежнему сидел вечерами над документами следственной группы, по-прежнему вел беседы с убитыми горем родственниками погибших. Однажды он даже съездил на машине в Мексику, где тщетно попытался разыскать отца Эктора. Было время, на первом году после, когда Мануэль видел только один способ удержать рассыпающийся город: обнаружить мотив Эктора, какой-то очень конкретный и веский повод, который смог бы прогнать смутные страхи националистов. Но объяснить это безумие так и не удалось, и спустя столько времени это уже не играло особенной роли – Мануэль знал это. Но так уж получается с зудом: чем больше скребешь, тем он сильнее. Сама тщетность этих попыток и превращала их в одержимость.

Но сейчас, занеся над дыркой шурфа обручальное кольцо, Мануэль вспомнил бедную Еву Лавинг. Вспомнил ее прекрасные темные глаза, ее тревожный взгляд, ее редкостное, совсем как у Мануэля, умение оставаться как бы в шорах, не сосредоточиваться на том, что минуло и все равно не вернуть, а отдавать все силы повседневному, насущному, тому, чего жизнь требует от тебя в данный момент. Их с Евой общей чертой была стойкость, упорство – качество, которое Лусинда в муже не ценила. Но возможно, Лусинда была права, и это их с Евой особое упрямство делало их какими-то необузданными, выбивало из общего ряда и заставляло не замечать разрушений, урона, который они наносили окружающему. Мануэль, например, в разговорах с Евой ни разу не обмолвился, не сказал ни слова о несчастной ее дурной привычке, не поделился с ней тем, как уговорил нескольких торговцев отказаться от обвинений ее в краже. Как и в отношении иммигрантов, Мануэль просто делал, что мог, и молчал об этом. Признаться, иногда Мануэль представлял себе, как выглядит под бесформенной одеждой ее тело, и, не в силах подавить искушение, минуту-другую предавался мечтам.

И конечно, Оливер, Мануэль думал о тебе. Он думал об Оливере Лавинге, безмолвном на своей койке, о тишине в ответ на вопросы, которые до сих пор пощипывали кожу Мануэля. Часто, прикорнув у четвертой койки, Мануэль клал руки тебе на плечи, на лоб, и казалось, он вот-вот нащупает объяснение – оно пряталось где-то там, в непроходимом потустороннем мире твоей памяти, где ты был все тем же цельным Оливером, где ты продирался к ответу, неведомому Мануэлю. До того он видел тебя всего несколько раз, но часто представлял себе, каким был Оливер в те последние недели, представлял отнятую у тебя такую заурядную жизнь. Ты был просто семнадцатилетний мальчик, шагавший по улицам обреченного города одним октябрьским утром. Мануэль занес обручальное кольцо над стволом шахты и разжал свои иссохшие пальцы. Он склонил ухо к гулкой пустоте, слушая звук падения.

Было тринадцатое октября, пятница, и до гибели твоего города оставалось всего лишь чуть больше месяца. Однако во время твоих неторопливых блужданий по улицам все в Блиссе казалось тебе древним и нерушимым. И пускай блисская история твоей семьи уходила корнями в XIX век, ты не чувствовал себя на своем месте в крошечном городишке, который строили твои предки. Красные кирпичные дома, плоскость пустыни, лиловые горы вдали – все это казалось тебе чужим.