Американская интервенция в Сибири. 1918–1920. Воспоминания командующего экспедиционным корпусом - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сидней Грейвс cтр.№ 53

Далее в своем докладе Розанов заявляет: «Конвой Гайды, составлявший пятьдесят человек, был увеличен до трехсот. Падение Омска в ночь на 15 ноября, похоже, вселяет надежду».

Здесь Розанов говорит о торопливой лихорадочной попытке отразить атаку, начавшуюся ночью 17 ноября, но он заранее прекрасно знал, что она состоится. На этот раз он начал готовиться к сопротивлению.

Судя по всему, Гайда позволил Розанову подготовиться, поскольку начал наступление в 12 часов ночи с 16-го на 17-е. Происходило это в 40 километрах от Владивостока, на станции Океанская. Розанов пишет, что 17-го числа в 8 часов утра Гайда раздал оружие всем, кто приехал в его поезде. Но Розанов по-прежнему ничего не предпринимал.

Вечером 17-го союзные командующие провели встречу, с тем чтобы разработать план по предотвращению убийств и мародерства, а также причинения вреда союзникам, находившимся в городе. Они пришли к выводу, что речь идет о политическом противостоянии, и решили соблюдать нейтралитет. Город поделили на сектора, безопасность в которых должны были поддерживать силы каждой из союзных держав. Генерал Розанов утверждает, что, после того как союзные командующие решили соблюдать нейтралитет, японцы прислали ему письмо с пожеланием «скорейшего и успешного подавления мятежа до утра 18 но ября». Я не знаю, есть ли в этом сообщении какая-то доля правды или нет.

Ходили слухи, будто бы японцы разместили свои войска так, чтобы никто не мог прийти на помощь Гайде, и что они не позволили бы его войскам выйти с территории железнодорожного вокзала, где держали их, как в мышеловке. Я так и не получил какой-либо достойной доверия информации, которая позволила бы мне обвинить японские войска в нарушении нейтралитета.

Розанов не мог удержаться, чтобы не обвинить американцев в том, что они не соблюдали нейтралитет. Он писал: «Дважды за ночь американцы открывали пулеметный огонь по правительственным войскам».

Я знаю, что эта часть его доклада является ложью.

К часу или двум утра 18-го стало известно, что Розанов преуспел, Гайда побежден, хотя он и его сторонники еще оставались на железнодорожном вокзале, который Розанов обстреливал со своего маленького эсминца и полевой артиллерией.

Во время этого боя я стал свидетелем поразительного мужества некоторых русских солдат. Русские установили пулемет на пересечении двух улиц без всякого прикрытия. У противника, очевидно, их было несколько, и очень скоро человек, занявший место у пулемета, был убит. Не пытаясь передвинуть пулемет или как-то защитить его, это место занимали другие, которых убивали одного за другим. Я видел это из окна своей спальни, и, сколько я ни смотрел, солдаты без малейшего сомнения добровольно шли туда, где их ждала неминуемая смерть.

Около четырех или пяти утра в мою штаб-квартиру пришел чешский генерал Чечек, который рассказал, что войска Розанова загнали Гайду и его людей в угол железнодорожного вокзала, и попросил, чтобы я пошел с ним и потребовал передать Гайду чехам. Мне было жаль Гайду, но я сказал Чечеку, что не могу принимать участия в боях, за исключением тех случаев, когда речь идет о защите жизни и собственности в соответствии с договоренностью, достигнутой на вчерашней встрече союзных командующих.

Рано утром Гайда получил легкое ранение и сдался. Присутствие чехов безусловно повлияло на действия Розанова в отношении Гайды. Они не позволили бы Розанову зверски расправиться с Гайдой и теми немногими сторонниками, которые оставались с ним, как он поступал со многими русскими, попавшими к нему в руки. На вокзале были захвачены восемнадцать или двадцать русских, принадлежавших к различным организациям Владивостока. Люди Розанова взяли этих молодых людей, вывели их с вокзала и предложили немедленно вступить в войско Розанова. Все они ответили, что лучше тысячу раз умереть, чем присоединиться к этой банде разбойников. Их завели на вокзал и приказали спуститься вниз по лестнице, ведущей в подвальное помещение. Когда они стали спускаться по ступенькам, их всех перестреляли. Это происходило в присутствии нескольких людей, среди которых были американцы.

21 ноября я телеграфировал в Вашингтон:

В ходе боя полковнику Краковецкому и еще четверым сторонникам Гайды удалось бежать. Они прорвались через охрану у дверей американской штаб-квартиры и попросили защиты. Это поставило меня в весьма щекотливое положение, поскольку мы понимали, что выгнать их из штаб-квартиры – это все равно что отправить на смерть. Я знал, что моя штаб-квартира не может рассматриваться как американская территория, поэтому не мог полагаться на это, защищая их.

В то время во Владивостоке находился адмирал Роджерс, командовавший азиатским флотом. Он сказал, что этих людей можно рассматривать как имеющих право на убежище, и предложил мне сообщить об этом в Вашингтон. Я с радостью согласился на предложение адмирала и в ожидании ответа из Вашингтона передал их под защиту полковника Ф. В. Багби из 31-го пехотного полка. Я отправил телеграмму 18-го и 19-го получил следующий ответ: «Государственный секретарь и военный министр единодушны в том, что вашу штаб-квартиру нельзя считать американской территорией».

Еще до того, как пришел ответ на первую телеграмму, я отправил вторую: «Розанов расстреливает пленных. Если я передам людей, находящихся в моей штаб-квартире, Розанову, все они, или как минимум некоторые, будут расстреляны. С точки зрения укрепления американского престижа было бы очень желательно считать мою штаб-квартиру американской территорией».

Я понимал, что, если отдам пленных Розанову, это будет практически равносильно убийству, поскольку русские сторонники Колчака не следовали практике цивилизованных народов. Я знал, что в отношении этих людей не будут соблюдаться права военнопленных, действовавшие во время мировой войны. Я хватался за любую возможность потянуть время и убеждал себя, что меня оправдывает необходимость дождаться ответа на вторую телеграмму, который, как я понимал, уже не придет.

Полковник Багби, которому я поручил охранять пленных, был очень честным добросовестным офицером с высокими идеалами и отличался отменным здравым смыслом. Однажды вечером, когда я сидел у себя в кабинете, охваченный тревогой за судьбу пленных, он вошел ко мне, отдал честь и сказал: «Генерал, пленные сбежали».