Американская интервенция в Сибири. 1918–1920. Воспоминания командующего экспедиционным корпусом - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сидней Грейвс cтр.№ 54

Я не мог выразить ему, как рад. Собственно говоря, я ничего не мог ему сказать, но за всю свою жизнь не испытывал такого облегчения, как после доклада полковника Багби. Я решил, что не буду сообщать об этом в Вашингтон, поскольку все равно ничего не могу с этим поделать. Меня очень позабавило, что 10 декабря, через двадцать дней после того, как мне сообщили, что у меня нет законных оснований держать этих пленных, я получил из Вашингтона следующую телеграмму: «Следуя общим принципам гуманизма, Государственный департамент советует вам дать пленным возможность покинуть вашу штаб-квартиру до того, как встанет вопрос об их выдаче».

Это выглядело как попытка подготовить алиби на случай, если позже возникнут неприятные вопросы. На самом деле не знаю, что бы делал, если бы не здравый смысл полковника Багби, потому что, отдай я этих пленных Розанову, они были бы мертвы уже по меньшей мере за двадцать дней до того, как я получил эту телеграмму.

Спустя несколько лет после того, как я ушел в отставку, полковник Багби рассказал мне историю побега этих людей. У него был офицер, про которого он знал наверняка, что тот «не станет болтать», поэтому ближе к вечеру он поручил ему перевести пленных в другое «более надежное» место, но, если они убегут, не делать из этого проблемы. Я никогда не сообщал в Вашингтон, что стало с этими людьми.

Позже я узнал, как правильно поступил, когда отказался присоединиться к требованию генерала Чечека передать Гайду чехам. Сторонники Колчака обвинили всех, кто не помогал Колчаку, в том, что они участвовали в тщетной попытке Гайды свергнуть Розанова. Меня сначала обвинили в том, что я готовил этот мятеж, а через несколько дней в том, что его финансировал. Как мало они знали об устройстве бухгалтерии правительства Соединенных Штатов! В доказательство того, как далеко могут зайти эти глупые заявления, 20 декабря 1920 года мой переводчик в числе прочего писал мне следующее: «Когда я работал с Департаментом морской разведки под руководством капитана Ларимера, лейтенант Мартинек задал мне вопрос: «Правда ли, что вы пообещали Сибирской Директории помощь и признание?» Я ответил Мартинеку, что это чистый вымысел, и могу поклясться, что мы никогда не обещали никому из русских ни поддержки, ни признания».

Поражение Гайды нисколько не улучшило политическую ситуацию в Сибири. Колчак отходил на восток, и похоже, все, кроме американского генерального консула, понимали, что он уже почти ничего не значил. 25 ноября я передал в Вашингтон:

«Прибыли три японских транспортника с войсками, и ожидаются еще. Поставки продовольствия почти прекратились, и никакого улучшения не предвидится. Согласно британским источникам, в перехваченной ими радиограмме большевиков сообщалось, что в Омске захвачены десять генералов, сто десять тысяч винтовок и тридцать тысяч пленных. В Иркутске кабинет министров был встречен плохо, земское собрание и городской совет отказались с ними встречаться».

22 ноября министр иностранных дел Сукин сообщил, что Колчак выпустил манифест, в котором выразил раскаяние по поводу ошибок прошлого и заверил, что в будущем будет вести себя хорошо. Теперь Колчак с запозданием обещал отказаться от правления, основанного на военном терроре. Это указывает на то, что Колчак не только знал о страшных зверствах, совершаемых военными, но, с запозданием обещая прекратить эти зверства, предполагал, что, обладая властью, мог остановить их в любое время. Хотя у меня нет доказательств, что Колчак собственноручно способствовал возникновению этой жуткой ситуации на Дальнем Востоке.

Войска Иванова-Ринова избивали мужчин и женщин, мучили и убивали людей только за то, что их сыновей не было дома. И все же Колчак позвал Иванова-Ринова в Омск, произвел его в генерал-лейтенанты и лично вручил ему золотую саблю. Это совсем не похоже на порицание действий Иванова-Ринова. Своим последним актом Колчак назначил преемником Семенова, и это притом, что по всей Сибири было известно, что есть только один преступник хуже Семенова, это Калмыков. Этот последний акт свидетельствует о том, что Колчак едва ли сильно раскаивался по поводу «жестокого обращения, которому подвергались его русские собратья» при его правлении.

25 марта 1919 года американский генеральный консул мистер Харрис, который, по словам Колчака, выражал ему чувства самой большой дружбы и особой исключительной симпатии, передал в Соединенные Штаты сведения, полученные от Омского правительства: «Военное, политическое и в том числе международное положение на Дальнем Востоке таково, что российское правительство, хотя формально и сохраняет власть в регионе, практически не имеет возможности осуществлять ее и управлять этой частью страны».

Колчак просил считать эту информацию не просто конфиденциальной, а «строго конфиденциальной, поскольку она не была предоставлена другим союзникам». Почему Колчак не мог сообщить эту информацию своему ментору генералу Ноксу? Если они были такими друзьями, что вместе трудились ради общей цели, то почему он доверил этот секрет только одному из своих друзей? Это было время, когда на Дальнем Востоке хозяйничал Иванов-Ринов и его зверства были в самом разгаре.

В связи с этим заявлением Колчака, несомненно, стоит вспомнить предположение атташе по финансам прежнего российского правительства в Вашингтоне господина Угета, что Верховный правитель делает заявления о своей либеральной политике, чтобы расположить к себе общественное мнение Соединенных Штатов. Колчак находился в щекотливом положении. Он не мог представляться общественному мнению Соединенных Штатов достаточно либеральным, не рискуя оттолкнуть своих сторонников среди русских и союзников. Отсюда чрезвычайная секретность, позволявшая оправдать зачастую противоречивые заявления, призванные ввести в заблуждение, и сделать малозначимыми реальные факты. Фальшивки обычно заметны людям, находящимся на месте событий, но не за 20 тысяч километров оттуда, особенно когда подобные заявления помечены грифом «совершенно секретно».

У меня нет сомнений в том, что так называемое российское посольство в Вашингтоне само предлагало Колчаку некоторые из тех заявлений, которые он передавал Бахметьеву, чтобы тот мог успокоить Государственный департамент в отношении зверств, совершавшихся в Сибири. Однако лично я сомневаюсь, что Колчак хотя бы на минуту лишился сна из-за происходившего на Дальнем Востоке, а его отношение к Семенову и Иванову-Ринову ясно показывает, что их деяния не тревожили его совесть. Одна из самых сложных задач, вставших передо мной, заключалась в том, как определить, когда слова и дела правдивы, а когда рассчитаны на то, чтобы ввести в заблуждение.

В качестве иллюстрации дальневосточной психологии приведу статью, которую я, находясь в Сибири, увидел в японской газете «Кокумин» под заголовком «Замечания маркиза Окумы о международных отношениях». Замечания выглядели следующим образом: «Международные отношения совсем не похожи на отношения между отдельными людьми. Дипломатия руководствуется не моралью и искренностью, она руководствуется простым и чистым своекорыстием. Секрет искусства дипломатии заключается в том, чтобы одолеть соперника хитростью и любыми другими доступными способами».

Это утверждение можно похвалить если не за мораль, то хотя бы за его очевидную искренность и простоту.