Американская интервенция в Сибири. 1918–1920. Воспоминания командующего экспедиционным корпусом - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сидней Грейвс cтр.№ 20

В то время когда чехи были охвачены недовольством, Гайда отдал приказ 5-му чешскому полку выступить на фронт в районе Перми. Полк категорически отказался идти и отправил в совет делегатов, чтобы объяснить причины. Совету были представлены следующие объяснения:

1. Нежелание принимать военное участие в русских распрях. Если союзники действительно хотят драться с большевиками, пусть пришлют помощь.

2. Вступить в бой сейчас означало бы оказать помощь Омскому правительству, а они не желают его поддерживать. ‹…›

7. Есть сомнения в том, что союзники желают воевать с большевиками.

Вскоре после coup d’etat рабочие с уральских заводов подготовили восстание, но чехи могли бы его предотвратить. Чешские офицеры и командиры очень волновались и хотели что-нибудь предпринять, чтобы смыть позорное пятно, вызванное отказом 5-го полка идти на фронт и подчиняться приказам Гайды. Они стремились предотвратить дальнейший раскол в своих рядах. Генерал Сыровый ^[4] пригласил Гайду в Челябинск и оттуда приказал 5-му полку выступить на фронт, но заявил, что никаких действий предприниматься не будет, пока не приедут генерал Штефаник ^[5] и военный министр Чехословакии.

4 ноября от президента Масарика ^[6] пришла телеграмма, где он просил чехов держаться, поскольку к ним идет помощь союзников. Я не знаю, откуда президент Масарик получил эту информацию, но предполагаю, что она пришла от французов. Пока был в Сибири, я видел сообщения на французском, подписанные французским майором Гинэ и американцем господином Девиттом С. Пулом, где чехов призывали удерживать железную дорогу и сообщали, что союзники уже идут.

Мне это показалось любопытным, поскольку я определенно заявил, что американские войска не двинутся западнее Иркутска. Если американские войска не собирались идти на помощь чехам, то непонятно, почему мистер Пул подписал заявление, где утверждал, что союзные войска уже идут. Это снова выглядит как недостаток слаженности в работе со стороны американцев.

Генерал Сыровый заявлял, что чехи не испытывают симпатии к Омскому правительству, поскольку считают, что оно не выполняет свой долг перед русскими людьми в вопросе защиты их прав. У чехов вызывало очевидное беспокойство, будут ли сторонники Колчака действовать в соответствии со взглядами чехов на права человека. Чехов убрали с фронта, что упростило ситуацию, и Гайде предоставили отпуск, которого он не просил.

24 декабря Гайда был назначен главнокомандующим всех сибирских войск в районе Екатеринбурга, что, несомненно, было наградой за услуги, оказанные им Колчаку, и он немедленно начал планировать военное наступление. У чехов, как и следовало ожидать, возникли сложности с частями Колчака, участвовавшими в наступлении.

К 20 января 1919 года все чешские части на фронте заменили белогвардейцами. К тому времени создалось ощущение, что русская белая армия была рада уходу чехов. Однако в некоторых деревнях, где квартировали чехи, с грустью смотрели на то, как они уходят, и просили их остаться там навсегда. Поговаривали, что многие чехи всерьез рассматривали это приглашение, хотя никто не знает, сколько человек его приняли. Создавалось впечатление, что чехи не смогут уйти без очередных проблем с колчаковцами по поводу количества оружия и снаряжения, которое они должны вернуть. Чехи показали себя в Сибири отличными солдатами и всегда выглядели соответствующе. Похоже, среди них не было бездельников, и, когда им поручали какое-то военное задание, они не терпели вмешательства в его выполнение.

На протяжении всего времени моего пребывания в Сибири официальные отношения между представителями Англии, Франции и Японии с одной стороны и мной с другой стороны становились все более натянутыми. По-видимому, эти представители с трудом могли вынести того, кто не оказывал активной поддержки Колчаку. В то время я лично полагал, что если адмирал Колчак сможет реализовать заявленные им идеи, то есть некоторая надежда, что он установит власть, придерживающуюся умеренных взглядов, дистанцируясь от крайностей, и она может оказаться приемлемой для большого числа русских.

Я особенно укрепился в этом мнении после того, как на русский 1919-й Новый год он дал интервью господину Шарки из Ассошиэйтед Пресс. Интервью имело целью показать точку зрения Колчака на те базовые принципы, на которых он надеялся построить власть в Сибири. Позже я пришел к выводу, что он не доверял широким народным массам и потому не смог бы удержаться у власти. В связи с этим интервью я предпринял свой первый шаг в российской политике. Результат оказался, мягко говоря, не обнадеживающим, так что моя первая попытка стать посредником между различными русскими группировками стала последней.

Ко мне пришли представители социалистов-революционеров. Я помню господина Геймана и господина Моравского – оба бывшие члены Временного Сибирского правительства под председательством Дербера. Я привлек их внимание к опубликованному заявлению Колчака относительно его принципов и сказал, что они совпадают с принципами, заявленными правительством, за которое они высказывались. Они рассмеялись и сказали, что я не понимаю Россию и что это интервью дано для употребления в Соединенных Штатах. Они также сказали, что адмирал Колчак и люди из его окружения вовсе не собираются проводить заявленную политику. Тем не менее я настоял, чтобы эти джентльмены ответили мне, стали бы они поддерживать адмирала Колчака, если бы он следовал заявленным принципам. Единственное, чего они хотят, уточнили эти господа, – это иметь какое-либо подтверждение того, что заявленная политика действительно будет проводиться. Это показалось мне справедливым, и я попросил генерала Романовского, который на тот момент занимался вопросами политики в Омском правительстве, приехать ко мне. Но когда я передал ему, что сказали эти господа, и спросил, не сочтет ли он возможным встретиться с ними и попытаться остановить бессмысленное кровопролитие, он пришел в ярость и заявил: «И эти люди еще говорят об условиях, на которых они стали бы поддерживать Омское правительство? Да такие, как они, скоро сами с радостью приползут в Омск, опустят головы до земли и станут умолять о прощении и о том, чтобы им дали возможность поддержать адмирала Колчака».

В начале 1919 года я начал понимать, что генеральный консул Соединенных Штатов Харрис был не согласен с моими взглядами на «невмешательство во внутренние дела России» и везде, где мог, поддерживал Колчака. Я также начал осознавать, что у меня есть оппоненты в Вашингтоне. Я еще совсем недавно служил в Вашингтоне, и у меня осталось там много армейских друзей, так что я стал выяснять, кто действительно мой соратник, а кто мой оппонент. К моему большому удовлетворению, моя служба позволила мне узнать, как минимум, в каких кабинетах мои действия вызывали сочувственное отношение, а в каких меня критиковали при каждой возможности. Приведу пример. Я получил из Вашингтона телеграмму, содержащую довольно резкую язвительную критику в мой адрес за недостаточный контроль соблюдения цензурных ограничений, с рекомендацией уделить этому вопросу персональное внимание. Я лично проверил все сообщения, отправленные из моего офиса, но так и не смог найти никаких нарушений правил, предписанных цензурой. После этой проверки я понял, что бригадный генерал Мальборо Черчилль, руководитель отдела военной информации, который занимался вопросами цензуры, старательно выполнял чей-то приказ критиковать меня. Мне пришлось отслеживать все свои сообщения, которые по правилам военного министерства должен был проверять генерал-адъютант в отделе военной информации, и последующие события полностью подтвердили правильность моих догадок. Я с удовольствием вспоминаю, что, если не считать отдела военной информации, я не только не слышал критики от других подразделений военного министерства, но всегда испытывал благодарность к ним за сотрудничество и помощь. Чтобы избежать вероятности несправедливого отношения к бумагам, которые естественным образом попадали в отдел военной информации, я часто отступал от правил, предписанных для корреспонденции военным министерством, и отправлял сообщения не генерал-адъютанту, а начальнику штаба. Когда я изучил ту самую телеграмму, которая дала повод обвинять меня в халатности в отношении соблюдения цензурных ограничений, я телеграфировал начальнику штаба генералу Марчу. Я объяснил, что не обнаружил в своем штабе никаких нарушений цензуры, и выразил сожаление, что в телеграмме с критикой не указано, в чем именно оно состоит. В ответ генерал Марч сообщил, что в отношении цензуры я совершенно прав и он надеется, что я больше не стану обращать внимания на сообщения такого рода.