По волнам жизни. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Стратонов cтр.№ 158

Раньше его считали скорее правым. Но переход в лагерь большевиков объясняли возникновением у него близкой дружбы с Варварой Николаевной Яковлевой, весьма известной впоследствии чекисткой.

Надо заметить, между прочим, что и по фамилии, и по наружности Штернберг давал основания видеть в нем что-то семитическое. Яковлева же была, несмотря на принятое ею имя и фамилию, настоящей еврейкой. В Штернберге чувствовалось нечто дегенеративное, и, может быть, в этом — корни его политического надлома.

Яковлева была одним из главнейших деятелей по завоеванию Москвы большевиками и привлекла к активным в этом отношении действиям и нашего астронома. Женщина с большим характером и неглупая, попавши затем в Петроград, Яковлева стала одним из членов коллегии, возглавлявшей петроградскую Чека. Молва гласила, что, когда расстреливали великих князей, солдаты отказывались в них стрелять; тогда, будто бы, Яковлева схватила револьвер и первая начала в них стрельбу; ее пример увлек и солдат.

Позже Яковлева вернулась в Москву и через некоторое время стала во главе Главпрофобра, иначе — во главе всех высших учебных заведений России. Об этой стороне ее деятельности еще будет идти речь.

В первое время большевизма в Москве Штернберг был чем-то вроде комиссара Замоскворечья. Затем его еще повысили.

Попавши в Москву, я считал все же неудобным мне, как астроному, не познакомиться с директором обсерватории, в которой мне неизбежно придется если и не работать, то все же пользоваться учебно-вспомогательными материалами и библиотекой. Несколько раз заходил я в его дом, на обсерватории, но не заставал Н. К. Наконец, его «формальная» жена сказала:

— Николая Карловича можно застать только в бывшем кабинете московского губернатора, на Тверской-Ямской. Он ведь сейчас московский губернский комиссар.

Захожу в бывшую канцелярию губернатора. Поразила тогда еще непривычная грязь. Обстановка, мебель — изорваны. В кабинет входят без доклада, кто хочет. Хотел, входя, как-никак — в губернаторский кабинет, снять калоши, но не решился: посетители таковы, что, конечно, сейчас же их стянут.

За губернаторским столом восседает Н. К. Несколько взлохмаченная голова напоминает ученого. Из-за очков — суровые глаза.

Длинный хвост просителей — человек пятьдесят. Подходят один за другим к столу. Стал в очередь и я…

Решения «губернатора» быстрые и вообще суровые.

Как раз передо мной — рабочий. Он из Клина — местная власть. Просит свидетельства на пропуск вагонов с мукой:

— Мука у нас больно дорога… Только одни мешочники и подвозят!

— А, мешочники? Так вы, товарищи, как увидите мешочников, так немедленно их и расстреливайте!

Ой-ой! Передернуло это меня. Астроном, служитель мирнейшей из наук…

Когда я себя назвал, Штернберг любезно усадил в кресло:

— Подождите немного. Поговорим! Я скоро уж окончу прием.

Продолжает творить суд и расправу. И часто слышно:

— Расстреливайте их!

— Расстрелять!

После этого разговора у меня со Штернбергом были только мимолетные встречи. На обсерватории он, кажется, только ночевал.

При перевыборе профессоров в 1919 году на физико-математическом факультете Штернберг, как уже упоминалось (стр. 412), был забаллотирован, — единственный из старых профессоров…

Однако Штернберг вскоре оставил свой высокий московский пост: поехал политическим комиссаром в армию, в Сибирь, на борьбу с адмиралом Колчаком.

В следующую зиму снова заговорили о Штернберге. Проезжая на автомобиле, кажется, через Иртыш, он провалился сквозь лед. Штернберга вытащили; все же мокрый, он ехал так несколько часов на морозе до ближайшего селения. В результате — воспаление легких.

Штернберга спешно привезли лечить в Москву. Через два дня по приезде он скончался.

Большевики хоронили Н. К. торжественно, в красном гробу, с отданием воинских почестей.

Заместителем Штернберга, как старший из ассистентов, стал Сергей Николаевич Блажко. О нем я уже неоднократно упоминал и еще придется говорить.

С. Н. до последнего времени был приват-доцентом и продвигался по ученой дороге, только очень медленно. При нормальных условиях профессором он, быть может, вообще не стал бы. Но помог большевицкий декрет 1919 года, по которому все младшие преподаватели, прослужившие более пяти лет, автоматически становились профессорами.

После смерти Штернберга создавшаяся уже предметная комиссия подняла вопрос о назначении путем избрания директора обсерватории. Законным кандидатом, как старший по службе, был С. Н., и комиссия стояла за него как за «своего». Я поднял было вопрос, чтобы с избранием повременить, потому что для столичной и знаменитой, благодаря Бредихину, московской обсерватории нужно было бы директора с настоящим ученым именем, которое лучше всего получили бы из Пулкова; в частности, я имел в виду С. К. Костинского, также питомца московской обсерватории. Но сочувствия в сочленах комиссии я не встретил, а усмотрел лишь подозрение, что я думаю о своей личной кандидатуре. Сопротивление было бесполезно, и Блажко стал директором Московской обсерватории.

В научном отношении С. Н. был посредственностью. Серьезных работ у него не было. В молодые годы, судя по бывшим в моих руках его письмам к бывшему директору обсерватории В. К. Цераскому, Блажко был почтительный, искательный в отношении начальства ассистент, но карьеры он все же не делал. К пожилым годам, когда происходило личное мое с ним общение, он производил впечатление чрезмерно говорливого, ленивого, но не лишенного властолюбия человека.

Говорливость его особенно проявлялась на факультетских собраниях, где он любил выступать по каждому поводу, но далеко не всегда удачно. Именно благодаря его говорливости не в пору, как я об этом рассказывал в истории Главной астрофизической обсерватории (стр. 242), осуществления этого начинания должно было ждать лишних полтора года.

Любовь к власти не могла все-таки перебороть у Блажко его лени. Этим хорошо воспользовался его младший коллега, также ставший по большевицкому декрету профессором, Сергей Алексеевич Казаков. Связанный долголетним товариществом, он всецело держал Блажко в своих руках и, пользуясь им, как ширмой, фактически заправлял всеми делами обсерватории, а позже и в предметной комиссии, где по должности Блажко был председателем. Для Блажко это было удобно, и он ничего не предпринимал сколько-нибудь ответственного без одобрения Казакова.

Для сослуживцев, по роли начальства, Блажко был удобен. Ленивый сам, он был весьма снисходителен к подчиненным, предоставляя каждому делать, что он хочет. Естественно, что при таких условиях обсерватория процветать не могла.

Примерно весной 1921 года в Москве должен был состояться очередной всероссийский астрономический съезд. Начались совещания организационной комиссии, председательствование в которой принадлежало Блажко. Но это требовало работы, и С. Н. потихоньку все дело похоронил.