По волнам жизни. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Стратонов cтр.№ 157

Большой театральный зал переполнен молодежью. Оратор за оратором восхваляют заслуги умершего. Но вот выступает сам Покровский. Своим тонким, становящимся часто визгливым голосом произносит речь митингового характера. Она рассчитана на аплодисменты еще зеленых слушателей и наполнена выпадами против русской профессуры. Издевательство над профессурой вызывает восторг и хохот молодежи, поощряющие оратора:

— Вот, например, ректор Казанского университета… Позволил себе протестовать против требований рабочего факультета… Конечно, ректор молниеносно вылетел вон!!

Он показывает жестом, как вылетал ректор.

— Ги, ги, ги-гии!

Перейдя к Тимирязеву, Покровский стал издеваться над профессурой нашего факультета. Они и со своей стороны чествуют память Тимирязева…

— Да как им и не чествовать? Они должны держаться за него. Что останется, товарищи, от профессоров — всех вместе, — если отнять от них Тимирязева?!

— Ги-ги-ги-ги!!

Я не счел возможным более оставаться; вышел из зала под ироническими взглядами.

После смерти старика Тимирязева в большевицкой газете было напечатано письмо какого-то врача-коммуниста, по-видимому, друга умершего. При описании последних минут умиравшего автор вложил в его уста разные комплименты по адресу коммунистической партии, в том числе заявление:

— Я надеюсь, что сын мой Аркадий будет всегда с вами! ^[242]

Об Аркадии Клементьевиче Тимирязеве упоминалось уже не один раз. В первые годы большевизма он казался только пресмыкающимся перед властью, но скорее из обязанностей родства, чем по убеждению. Вообще же он держал себя довольно прилично, занимался своей специальностью — теоретической физикой, не вмешиваясь в политические задачи. Иногда даже он казался милым, деликатным человеком, однако, как бросалось в глаза, недалеким.

Но слова, приписанные умирающему отцу, А. К. принял за директиву свыше. Он стал быстро изменяться. Записался кандидатом в коммунистическую партию, примкнул к так называемой «красной» профессуре. За бездарностью и невежественностью последней он — все-таки настоящий профессор — стал ее естественным лидером. Мягкий и казавшийся воспитанным раньше, А. К. стал теперь резким, неприятно озлобленным. О поддержке им правления, возглавляемого Д. Боголеповым, уже говорилось. Он чувствовал нараставшее против него раздражение в товарищеской раньше среде, и его внешний облик стал меняться. Глаза приняли злобное, волчье выражение, он стал неприятным, вызывающе резким.

Понемногу он завоевал к себе с разных сторон ненависть и получил презрительное прозвище Аркашки.

Об Аркадии Тимирязеве в разных местах нами уже упоминалось и будет говориться еще.

Чествовалась память умершего К. А. Тимирязева в одном московском научном обществе, кажется, в физико-химическом. В числе ораторов выступил физик Успенский — из молодых да ранний, — очень угождавший тогда советской власти. Бедняга увлекся и от волнения перепутал имена отца и сына:

— Ты почил, дорогой, незабвенный Аркадий Клементьевич, но твой великий дух остается среди нас! И из гроба, как и при жизни, ты, Аркадий Клементьевич, будешь по-прежнему нашим учителем. Вечная тебе память, мир праху твоему, дорогой Аркадий Клементьевич!

Бедный Аркадий Клементьевич, сидевший в первом ряду, при общем сдержанном смехе, ерзал, весь красный, на стуле, слушая себе «вечную память».

Обеспечивши всячески семью умершего, советская власть воздвигла на Никитской площади, на месте разрушенного во время октябрьских боев дома, памятник К. А. Тимирязеву и назвала по его фамилии и Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию.

Московские астрономы

В эти годы московская университетская обсерватория была вообще в упадке. Без сомнения, повлиял большевизм, а в частности — отвлечение директора обсерватории проф. Н. К. Штернберга к активной большевицкой политической деятельности. Научная жизнь, как и повсюду в ученых учреждениях, сильно замерла. По инструментам обсерватории было заметно, что их не слишком часто тревожат, кроме одного только меридианного круга, которым наблюдал С. А. Казаков. Главная же забота была о хлебе насущном, и, в поисках последнего, весь двор обсерватории был обращен в огороды, отдельные участки которого были разделены между астрономами и служителями.

Здания собственно обсерватории зимой, за недостатком топлива, вовсе не отапливались, и работать в библиотеке было настоящим мучением. Ограда на участке внизу, отделяющая ее от Прохоровской фабрики ^[243], была сломана, и фабричная молодежь привыкла вторгаться на обсерваторский участок. Препятствовать ей не осмеливались.

Позже, благодаря главным образом молодым силам, научная жизнь на обсерватории стала опять пробуждаться.

Московская обсерватория в недалеком прошлом выделялась нелюбовью к созданию молодых астрономических сил. Эта тенденция сохранялась до последнего времени, хотя смягчение ее уже начиналось.

Во главе московской обсерватории, когда я попал в Москву, стоял Николай ^[244] Карлович Штернберг.

Еще осенью 1918 года я читал в естественно-историческом научно-популярном журнале «Природа», издаваемом проф. Л. А. Тарасевичем и Н. К. Кольцовым, возмущенную заметку под названием «Профессор-большевик», где изливалось негодование по поводу того, что после большевицкого переворота Штернберг объявил себя большевиком ^[245]. Позже, впрочем, сначала Тарасевич, а затем и Кольцов, в достаточной мере сами старались быть приятными советской власти… На своем посту директора обсерватории Штернберг не был удачливым заместителем своих предшественников: талантливейшего Ф. А. Бредихина, творца всемирно принятой теории форм кометных хвостов, а затем — блестящего лектора и выдающегося ученого В. К. Цераского. Штернберг был, правда, старательным астрономом, но таланта у него не было, и памяти по себе в науке он не оставил.