Книга Дока - читать онлайн книгу. Автор: Алекс Гарридо cтр.№ 52

Но до этого, помнил сейчас Док, до этого еще полдня, несколько драгоценных часов.

На самом деле – минут. Но сейчас они казались часами. Драгоценными.

А этот, молодой, горячий, как…

К самому горлу подступало понимание.

Молодой? Насколько же он моложе? На девять лет? На девять дней? Как же разобраться в той чехарде? На девять жизней, на девять кругов ада. И да, еще на полгода, обещанные Гайюсом.

И этот молодой дурак действительно, всерьез готов их растратить на ссоры и размолвки, на глупые, бессмысленные выяснения того, что и так ясно как день. Я люблю тебя. Ты моя жизнь. Я тебя выбрал, потому что ты – это ты. И ты никогда меня не подводил и не подвел. Остальное – несущественно.

И главное – совершенно непонятно, что их тогда так… взняло. Если по правде – что тогда взняло его самого, Дока, что ему зашло не так? Уж точно Клемс ему ничего плохого не хотел… Ну, то есть, мог и хотеть плохого. Хотелось же самому Доку сколько раз порвать его к чертям и уйти насовсем, чтобы всё, навсегда. Погода, разность взглядов, принципиальные разногласия, вчерашний нездоровый ужин… Мало ли что. Человек – только человек. Стоит ли из-за этого терять драгоценные мгновения, когда они все уже сосчитаны и сочтены, уже подведена черта, под которой сумма всего, всех сложений и вычитаний, умножений и делений, всего потерянного, растраченного небрежно и расточительно, боже, боже…

Остановись, закричал себе Док, но ничего не могло измениться от этого крика, ничего и не изменилось.

Время пошло.

К ночи Док обрел способность видеть и слышать ясно, без помех. Так же хорошо, как если бы это было его собственное время и его собственная реальность. Он видел положение стрелки на циферблате и дату на календаре, скользящие отражения автомобильных огней на глянцевом потолке, проступающие сквозь сгущающуюся тьму и городское зарево мелкие сухие крошки света на небе. И он видел Клемса. Каждую складку кожи, каждый волос, даже тот, некстати выглянувший из ноздри, каждую трещину под скусанной кожицей на губе, каждую забитую пору. Он слышал тонкие и ворчливые свисты и бурления в животе. Ощущал его кожу, чувствовал запах его мыла, пота, усталости и сна. Док, тот, который моложе, катился по тому же склону – оборот за оборотом, по мягкой сон-траве, вдыхая и выдыхая спокойствие, безмятежность. Не спи, умолял его Док-наблюдатель, Док-незваный гость. Не спи. Не теряй мгновений. Дай хоть смотреть на него, не закрывай глаз, если больше ни на что нет сил и запала, лентяй проклятый, дай хоть смотреть, дай слышать его дыхание, дай, дай…

Док, бессонный, бился и рвался в засыпающем теле. Не помогло. Веки закрылись, свет погас. Оставался только слух. Оставалось считать вдохи и выдохи, улавливать таинственную механику перистальтики, храп – да, вспомнилось Доку, как в первое время они отчаянно спорили, кто из них храпит, а кто невинная жертва, пока в смущении не сошлись на том, что оба обладают выдающимися способностями в этой области. В эту ночь он мог слышать их слаженный дуэт – но недолго, потому что, как ни злился на молодого дурака, как ни пытался внушить ему хотя бы мирное объятие во сне, всё равно, сам заснул, не заметив как.

К счастью, они действительно ладили друг с другом. Бывают пары, между которыми искры, электричество, яростные сверкания, вольтова дуга. Док им не завидовал никогда, как бы красиво ни смотрелось со стороны, сам он себе такого никогда не желал. Общее пламя, ровное, сильное, огнь гудящий – тот самый, который иранские бунтовщики-маздакиты слушали в себе, закрыв уши ладонями, – вот чего искал Док и что обрел, встретив Клемса. Они ладили друг с другом, друг другу подходили, поэтому и размолвки случались редко, и ночи без объятий.

Но Доку, тому, который третий-лишний, всего было мало. Мало-мало-мало. Каждый день на календаре менялась даты, стрелки неслись по кругу с пугающей скоростью, циферки в электронных часах мелькали до ряби в глазах. Мгновения уходили, утекали, исчезали бесследно, ни одно не остановить, не задержать.

Тут-то горе и настигло его во всей глубине и ширине, скрыло небо, погасило свет. И он оказался беспомощен перед ним: ни рук – молотить по стенам, ни горла – истереться в крике и стонах, ни лица – корчиться в скорбных гримасах, ни головы – мотать несогласно. Ни биться, ни выть, ни рычать. Даже в каменную статую не обратиться: Док этого времени был невыносимо, неудержимо живой и бодрый, и ничто его не брало, ничто из того, что мог применить к нему Док-узник его тела.

И снова был день, когда они шли в высокой траве, и сладкий от сосен и земляники медленный ветер гладил их лица, как будто они сами гладили друг друга глазами, руками. Можно было раствориться в солнечных лучах, в тепле, сладости, в покое. Док чувствовал это – и захлебывался бессильными слезами, криком, неподвижностью и тишиной. Другой Док чувствовал блаженство и мог быть беспечным, щедрым, транжирить драгоценные считаные мгновения на бессмысленные умствования об Орфее и Эвридике, о Гильгамеше и Энкиду, фантазировать о жизни после смерти и тайных тропах в царство Аида и обратно.

Голубые и огненно-алые мотыльки, белые и черные с красными лентами, лимонно-желтые и шоколадные бабочки окружали их колышущимся облаком. Клемс шел за Доком, потом Док за Клемсом, потом они носились и кричали бессмысленно, как дети, и так же бессмысленно продолжали спорить, и почему-то – Док не помнил, чтобы в тот раз было такое, – вдруг стали спорить, кому хуже приходится зимними ночами. Потому что Док страдал от духоты, если закрывать окно в спальне, и просыпался с больной головой, а Клемс мерз, когда Док спал по своей привычке с распахнутым окном. Вот сейчас, среди лета, они решили вдруг говорить об этом? Спорить? Серьезно?

Док-соглядатай поперхнулся от возмущения. Ты, придурок, заорал он себе, ты… уступи ему. Немедленно, сразу. Давай, быстро, соглашайся отныне и навеки – осталось всего-то… всего ничего. И полгода не пройдет, как он перестанет дышать, прекрати спорить, ненавижу.

Но Док-хозяин своего времени с завидной запальчивостью продолжал доказывать, что спать в духоте вредно для здоровья, как ребенок, ей-богу, глупый упрямый ребенок, уж потерпел бы и духоту, всего-то осталось, всего-то. Только что они клялись без слов, что не оставят друг друга и после – а теперь подерутся из-за окна в спальне?

Док задыхался от негодования. И вдруг понимание обрушилось на него, как будто грохот обрушился с неба – оглушил, ослепил вспышкой, раздавил и разорвал на части. Всё было не так. Не так, как он понимал до сих пор. А вот сейчас понял наконец. Ему стало тихо и хорошо, он слушал их перепалку и улыбался – глубоко внутри возмущенного, негодующего молодого себя.

Правильно, мальчик, правильно, несмышленый, дурачок, идиот… Всё правильно. Ори, ругайся, спи ночами – проспи всё на свете, просыпай, рассыпай драгоценные мгновения, потому что они для тебя еще бесконечны, они бесконечны. Это так, пока это так для тебя. Пока ты их не считаешь – их несчитано у тебя, хотя бы их оставалось два или три.

Жги, пали, живи. Будь живым – и с живым. Это я ношу в себе его смерть и смотрю на него как на мертвого. И поэтому я бессилен. Но для тебя он еще жив. Он еще жив. Он жив. Он бессмертен, как и ты.