Книга Дока - читать онлайн книгу. Автор: Алекс Гарридо cтр.№ 51

Может, сильному и тяжелее. Ягу отстукивает ритм своих слов по колену открытой ладонью. Может, Доку и тяжелее.

Может, так и есть. А ты?

Что – я?

Ты сама как? С тем, что Доку так тяжело и страшно. Как тебе?

Эй, возмущается Ягу. На такие вопросы я своему отвечать буду, а не тебе.

То-то я удивляюсь, почему ты вообще ко мне пришла.

Потому что… Ягу мнется, ежится. Потому что мне нужно поговорить именно с тобой. Потому что ты был тогда в саду. Именно ты. И ты знаешь. И мне нужно поговорить с тобой.

Поговорить – со мной? Или просто сказать, что самой нужно сказать? Если второе – то ты иди к своему, я не нанимался всю группу вести, из ваших только Док мой, мне хватает.

Первое, угрюмо признает Ягу.

А, ладно. Тогда и я могу говорить?

Да.

Ну, я и говорю. Что тебя привело? Почему ко мне? Почему о Доке? И – поскольку я говорю с тобой, позволь спросить: как ты сама во всем этом?

Ягу испытующе смотрит, морщит губы. Отводит взгляд и снова впивается. Слушай, говорит, это так трудно сказать.

Гайюс кивает.

Но я скажу. Мне очень, очень страшно. Когда боится Док… Ладно. Когда Док позволяет страху взять верх над ним…

Чем это страшно, спокойно спрашивает Гайюс.

Ягу передергивается. Не знаю, выкрикивает она раздраженно. Не знаю. И знать не хочу.

Потом, через вдох-выдох, твердо, отчетливо выговаривает, чуть не по буквам:

Поэтому ты, Гайюс, сделай что-нибудь. Что умеешь. Что угодно. Сделай что-нибудь. Иначе я не знаю, что я сделаю. И, понимаешь, не я одна. Сделай что-нибудь, пока не начали делать мы.

Звучит как угроза.

Это не угроза, обреченно вздыхает Ягу. Это прогноз погоды, понимаешь?

Был бы я нормальным терапевтом, думает Гайюс. Пошел бы я в обычные психологи. А лучше сразу – в дантисты. Говорила мне мама, думает Гайюс. Вот не пришлось бы и нянькой, и дядькой, и мамкой, и папкой, и сантаклаусом и бармалеем, и мерлином, и морганой, и я не знаю уж кем. Всеми сразу и по отдельности. Уж вляпался так вляпался. Молодой был потому что и самонадеянный, и да, иллюзии всемогущества было – как у младенца. И хотелось, конечно, спасти весь мир. А потом от этого вылечили – насколько это вообще возможно. А потом пришлось… А потом оказалось… И уже без всяких иллюзий. А теперь – что? А теперь просто работа. Такая. А у меня даже какой-нибудь завалящей иллюзии за душой не осталось. Не положено. Так должно быть. Во всяком случае, предполагается, что так.

Прошлое невозможно изменить, говорит Гайюс. И не пытайся.

И что, вот так просто – не пытайся, и всё? Док почти в открытую ухмыляется. Никаких страшилок, никаких санкций за нарушение?

Ты, наверное, не понимаешь. Давай объясню. Ты проживешь последние полгода полностью, совершенно реально, по-настоящему. Как в первый раз. Это будешь ты-тогдашний. Ты того времени. Ты каждой ночи и каждого дня, каждой минуты. И одновременно, понимаешь, одновременно же, ты будешь собой из сегодня, из прямо сейчас, как пойдешь – вот из этой минуты. С пониманием, с полным сознанием происходящего, с точным знанием каждой минуты того последнего дня и всех дней потом.

Не то чтобы я их помнил, эти «дни потом», сказал Док. Голоса у него не стало еще на первом слове, но Гайюс все услышал.

Помнишь, уверенно возразил он. Не головой, так шкурой и нутром – помнишь, не сомневайся.

Док согласно кивнул.

Изменить ничего ты не сможешь, потому что у тебя будет только сознание, только память и восприятие, но никакого доступа к управлению. Ты проживешь эти полгода… пассажиром. И тот, для которого это время будет в первый и единственный раз, он не будет знать ничего о тебе. А ты о нем – будешь. Ты будешь как Кассандра: всё знать и ничего не мочь.

Док снова кивнул.

Я думаю, это и есть ад, сказал Гайюс.

И это тоже, сказал Док.

Вот и все условия, сказал Гайюс. Пойти и вернуться.

Как я вернусь?

Просто доживешь до сегодня, и мы продолжим этот разговор с того момента, на котором остановимся сейчас.

Я готов, сказал Док. Что нужно сделать?

Я сделаю, сказал Гайюс. Вот всё, что я тебе сейчас рассказал и с чем ты согласился… Да будет так.

И стало так.

– Ну сколько можно? Каждый раз одно и то же, я задрался просить, чтобы ты этого не делал.

– Конечно, это я виноват, что…

Дальше Док не расслышал – он вообще слышал всё, как сквозь толстое одеяло, которое, к тому же, еще мнут и возят по ушам, так что шорох окончательно заглушает едва доносящиеся звуки. С той стороны накрывшей Дока беспросветной душной тьмы до него долетали голоса. Но разобрать слова он не мог, только интонации, только эмоции. Никакого смысла. Двое ссорились по ту сторону ватной тьмы – искренне, безоглядно. Только если совсем замереть и не дышать, можно было расслышать чуть больше.

– Конечно, опять я виноват.

– А кто? Я что ли?

– Да я вообще виноватых не ищу, послушай…

– Ну конечно, ты же такой справедливый, такой просветленный.

– Да послушай!

Один голос Док узнал почти сразу. Второй легко было вычислить, но поверить… Это я что ли? Док зашевелился, пытаясь разгрести одеяло, найти выход из глухого кокона. Но его движения породили новые волны шороха. Несколько следующих итераций в поиске то ли виноватого, то ли самой истины Док пропустил. Зато глаза немного освоились с темнотой, и он начал видеть, но не то, что внутри «одеяла», а, как в закопченное стекло, то, что по другую сторону. То. Того. Темный силуэт, обведенный тусклым светом. Клемс. Мое ты счастье. Это всё, что он успел понять.

И тут же его смела лавина эмоций, к которым он не имел отношения, которые не имели отношения к нему – но он их чувствовал. Досада, раздражение, отчаяние и тоска. И ярость. Хотелось наброситься на этого… этого… И просто заткнуть ему рот, чтобы не смел… И разорвать на куски. И уйти насовсем, чтобы больше никогда. Никогда.

О боже. Боже, боже.

Док вспомнил этот день, эту ссору, то есть не ее саму, а то, что было потом, как они ходили кругами по дому, искали возможности подойти ближе, как подавали робкие сигналы – потому что в начале никто не хочет показать, что сдается, что признал себя неправым. Не хочет показать, что был так слаб, что поддался атмосферному фронту, магнитой буре, недосыпу, вчерашней усталости, давним, детским еще синякам и ссадинам в собственной душе и вставшим криво звездам в небесах. Ни один не хочет первым показать, что жить не может без другого. Ни один. В начале. А потом – потом-то конечно, кто-то самый смелый и здравый сделает этот шаг, посмотрит этим взглядом, скажет это вслух. А то и оба разом. Как оно было в тот день? Кто первый протянул руку и коснулся напряженной спины? Всё будет – всё было – хорошо.