В нем паспорт и толстые пачки купюр, обтянутые резинками: две пачки евро и одна долларов.
– Здорово, – говорит официантка. – Уже лучше.
– Что лучше? – переспрашивает Z. Его потное лицо напряжено и серьезно.
– Теперь ты меньше смахиваешь на психа и больше на грозного шпиона.
– Что, у меня правда грозный вид?
– Вообще-то нет. Я просто хотела тебе польстить: ты, кажется, хочешь так выглядеть.
– Хочу. Чуть более опасный вид был бы кстати.
– Чтобы отпугнуть официанта, который пришел тебя убивать?
– Да, из-за него.
– Огромного страха ты пока не нагоняешь. Но хотя бы похож на настоящего: паспорт, деньги – все как положено. Но разве тебе не следовало бы иметь пять паспортов или пистолет?
– Паспорта – это в кино только бывает, а пистолет – для другой категории шпионов. Если сюда придут французы меня арестовывать, хорош я буду с несколькими паспортами. Как мне тогда выкручиваться?
– А как ты им объяснил бы паспорт в двери?
– В одном случае – странное поведение, в другом – явное нарушение закона.
– Ладно, как бы то ни было, я готова гораздо доверчивей, чем они, выслушать, во что ты угодил.
– А ты? – спрашивает Z, распределяя деньги – что-то по карманам, что-то в кожаную сумку. Потом встает на колени и достает из-под тахты еще один пакет, который был приклеен скотчем.
– Что – я?
– Ты тоже угодила? Или нет? – спрашивает он, вставая.
– Потому что мы неделю провели вместе? Потому что мы занимались сексом и принимали вдвоем ванну, потому что я приготовила тебе ужин и купила соль?
– Ну, примерно так, из-за всего этого, да. Потому что у нас образовалось что-то новое и хорошее.
– Раньше ты говорил одно, теперь другое. Твои проблемы все-таки заразные? И теперь, поскольку меня засекли, я подцепила шпионаж, как венерическую болезнь? Чушь какая-то.
– Ты можешь поехать домой.
– А доберусь я до дома?
– Почти наверняка доберешься. Почти наверняка все будет хорошо.
– «Почти»?
– Ты связана со мной сейчас, и, к сожалению, ты сейчас в некотором смысле помечена.
– «Помечена»? – Она впервые выведена из равновесия. – Это мне уже совсем не нравится.
– Я просто хотел сказать, что они сочтут разумным взять тебя на заметку. Но ты ничего не нарушила. Они увидят, что ты невинна и что нет смысла тратить на тебя ресурсы.
– Когда они это увидят?
Z стоит, дает ей время, пытается быть терпеливым, но положение аховое, медлить нельзя никак. У гугенота, если он в здании, уже была масса времени, чтобы подготовиться к тому жуткому делу, какое его послали совершить. Каждая секунда задержки работает в его пользу.
– Мне надо куда-нибудь отправиться, – говорит Z, – в отель, в хостел, куда угодно. Хотя бы на одну ночь. Чтобы там обдумать следующий шаг. Но уходить надо немедленно.
– И ты хочешь, чтобы я отправилась с тобой?
– Хочу, чтобы ты поступила так, как тебе хочется.
– Если я поеду домой и постараюсь про тебя забыть, ты можешь обещать, что за мной не придут и не начнут меня пытать? Я бы не хотела, чтобы меня окунали в воду и заставляли говорить. У меня с детства этот кошмар.
– Я был бы очень удивлен, если бы это случилось.
– Умеешь, однако, убеждать, – замечает она.
– Нет-нет, могу обещать, – поправляется он. – Этого не будет. Ты в безопасности. И твои соседки по квартире в безопасности. Прости, я не так выразился.
Официантка, поджав губы, сдвигает их сначала влево, затем вправо и морщит свой безупречный нос самым соблазнительным образом.
– Тот самый момент, – говорит Z, – когда тебе решать, со мной ты или нет.
Официантка думает, постукивая ногтем по сломанному зубу, словно проверяя, не восстановился ли он сам собой.
– Ну, допустим, мы вместе. И куда?
– Более-менее куда угодно, лишь бы убраться отсюда.
Задумчиво щелкнув ногтем по зубу еще три раза, официантка опускает руку:
– Так, допустим, я с тобой. Но…
– Что?
– Хостел исключается. Моя жертвенность, даже приключения ради, имеет свой предел.
– Выбирай, куда.
– Ты точно не сделаешь так, что меня убьют?
– Не убьют и в воду не будут окунать. Если мы отсюда выберемся, наверняка нет. Если им не надо будет брать нас врасплох, если они увидят нас вдвоем в общественном месте, ничего страшного. Совершенно ясно, что тем, кто хочет со мной переведаться, нужен я один.
– Переведаться?
– Захватить меня, пытать меня, может быть, убить, если первое и второе не получится.
– Тогда один только вопрос еще перед первым в моей жизни побегом. Ответишь, и я с тобой.
– Как в сказке.
– Вроде того.
Z расправляет плечи, отряхивает руки, кивает:
– Я готов. Спрашивай.
– Скорее ради моего отца, чтобы он был доволен. Уж так он меня воспитал, что мне это важно, какая бы я ни была непослушная социалистка, готовая спать с незнакомцем.
– Я уважаю такие вещи.
– Ну, так скажи мне, агент. То, что ты делаешь, хорошо для евреев?
2014. Лимб
Ох, как он его мучит, этот звук выстрела. Генерал практически вскакивает с кресла.
Он роняет газету на столик. Но газета летит дальше – столика нет.
Генерал обнаруживает его позади себя, он придвинут к стене под тканым рукоделием Лили. На нем вместо чашки, из которой он пил чай, стоит маленький глиняный ханукальный светильник в застывших подтеках воска. Ханукия трогательно неправильной формы, выдавленные карандашом гнезда для свечей, которые сгорят слишком быстро, расположены чересчур близко друг к другу. Школьный шедевр одного из его внуков.
Это заставляет Генерала улыбнуться – тем более что между ножками столика он замечает смятую фольгу от праздничной шоколадной монеты.
Он не может понять, почему светильник до сих пор выставлен, а пол не подметен, ведь уже октябрь, скоро будет год, как прошел праздник.
И если на дворе 1967 год, то кто эти внуки, которых он уже любит – задолго до того, как они появились на свет?
Генерал знает: тут что-то не так. И не вчера, а давно уже стало не так.
Генерал не бежит к дороге искать призрак сына. И не зовет Лили, которая уже умерла. Он поищет зеркало, вот что он решил. Потому что либо настоящее, либо прошлое, не может быть и то и другое, и Генерал хочет увидеть, какое у него лицо. Старое или молодое.