Мысли - читать онлайн книгу. Автор: Блез Паскаль cтр.№ 23

Ибо один отвергает положения другого. Один говорит: он вовсе не рожден для этой цели, потому что все его поступки ей противны; а другой: он отдаляется от цели, когда совершает эти низкие поступки.

128 (396). Две вещи объясняют человеку его природу: инстинкт и опыт.

129 (116). Ремесло. Мысли.

Все едино, все различно.

Как многообразна природа человеческая. Какое множество призваний. И по какой случайности человек обычно принимает то, про что говорят восхищением. Изящный каблучок.

131 (434). Главные доводы пирронистов (второстепенных я не касаюсь) – что вне веры и откровения мы не можем быть уверены в истинности наших понятий, разве лишь в том, что говорит нам природное чувство. Но это природное чувство – отнюдь не убедительное доказательство истины: коль скоро нет твердого знания вне веры, то если человек создан либо всеблагим Богом, либо злым демоном, либо по воле случая, можно сомневаться, внушены ли нам понятия истинные, или ложные, или зыбкие, в зависимости от нашего происхождения.

К тому же, вне веры никто не может твердо знать, спит он или бодрствует, – ведь во сне мы совершенно уверены, что бодрствуем. И поскольку мы грезим часто, то и живем в грезе, громоздя один сон на другой. Не может ли быть так, что и эта половина жизни сама всего лишь сон, в который заключены другие сны и от которого мы пробуждаемся в смерти; во время этого сна мы столь же мало имеем понятия о добре и зле, как и во время настоящего сна. Течение времени и жизни, и наши столь разные тела, и мысли, которые их волнуют, – быть может, всего лишь иллюзии, подобные течению времени и обманчивым призракам в наших грезах. Нам кажется, что мы видим пространства, очертания, движения, мы чувствуем, как течет время, отмериваем его, – одним словом, ведем себя так же, как наяву. И коль скоро половину жизни мы проводим во сне, по собственному нашему признанию или что бы мы об этом ни думали, у нас нет никакого понятия об истине, а все наши суждения, следовательно, – просто иллюзии. Кто знает, не есть ли эта другая половина жизни, которую мы считаем явью, всего лишь второй сон, не многим отличающийся от первого. (И кто задумывается, где же грезы, а где явь – от которой мы просыпаемся, когда полагаем, что спим, – и что если бы мы грезили вместе с другими и случайно грезы наши совпали – что довольно часто бывает, – а бодрствовали бы в одиночку, тот может считать, что все переставлено наоборот.)

Вот главные доводы с той и другой стороны – я не касаюсь второстепенных рассуждений пирронистов против важности обычаев, воспитания, нравов разных стран и прочих подобных вещей, которые хотя и увлекают за собой большинство простых людей, чьи воззрения имеют под собой лишь такую непрочную основу, но разлетаются от малейшего вздоха пирронистов. Нужно только открыть их книги; если вы еще не до конца убеждены, вас убедят очень скоро и, быть может, чересчур.

Упомяну лишь один довод догматиков: что, говоря по чести и со всей искренностью, нельзя сомневаться во врожденных понятиях.

Против чего пирронисты выставляют, одним словом, неопределенность нашего происхождения, а следовательно, и нашей природы. На что догматики возражают с тех пор как стоит мир.

(Кто пожелает побольше узнать о пирронизме, пусть возьмет их книги. Они его убедят быстро и, может быть – чересчур.)

Вот и идет война между людьми, и в ней каждый должен стать на чью-то сторону и непременно присоединиться либо к догматизму, либо к пирронизму. А кто надеется остаться нейтральным, тот станет самым настоящим пирронистом. Такая нейтральность и есть суть их заговора. Кто не против них, тот полностью за них: в этом их преимущество. Они сами не за себя, они нейтральны, беспристрастны, сомневаются во всем без исключения.

Что же станет делать человек в таком состоянии духа? Будет ли сомневаться во всем? Сомневаться, бодрствует ли он, когда его щиплют, жгут; сомневаться в своем сомнении, в своем существовании?

Подобного состояния достигнуть нельзя, и я утверждаю, что поистине совершенного пиррониста никогда не было. Природа поддерживает обессилевший разум и не дает ему до такой степени сбиться с пути.

И напротив, может ли он сказать наверное, что обладает истиной, он, который при первой же атаке не сумеет привести никаких доказательств и будет принужден отступить?

Что же это за химера – человек? Какая невидаль, какое чудовище, какой хаос, какое поле противоречий, какое чудо! Судья всех вещей, бессмысленный червь земляной, хранитель истины, сточная яма сомнений и ошибок, слава и сор Вселенной.

Кто распутает этот клубок? (Конечно, это выше догматизма и пирронизма и всей человеческой философии. Человек выше человека. Согласимся же с пирронистами в том, о чем они столько кричат: истина нам недоступна, это не наша добыча, она не на земле живет, а обитает на небе, пребывает в лоне Господнем, и познать ее можно в той мере, в какой Ему угодно ее открыть. Узнаем же от истины несотворенной и воплощенной правду о нашей природе.

Если искать истину с помощью разума, неизбежно попадешь в одну из этих трех сект – нельзя быть пирронистом или академиком, не задушив природу, нельзя быть догматиком, не отказавшись от разума.)

Природа опровергает пирронистов (и академиков), разум опровергает догматиков. Что же с тобой станет, о человек, ищущий правду о своем уделе с помощью природного разума? Ты не сумеешь ни избежать какой-либо из этих трех сект, ни остаться в ней. Узнай же, гордый человек, что ты – парадокс для самого себя. Смирись, бессильный разум! Умолкни, бессмысленная природа, узнай, что человек бесконечно выше человека, и выслушай от своего владыки правду о своем уделе, тебе неведомую.

Слушай Господа.

(Не ясно ли, как день, что удел человеческий двойственен?) Ведь если бы человек вовсе не был греховен, он в невинности своей спокойно наслаждался бы истиной и блаженством. А если бы он был греховен во всем, у него не было бы и догадки ни об истине, ни о блаженстве. Но как бы мы ни были несчастны – если и есть толика величия в нашем уделе, она лишь усугубляет наши скорби, – у нас есть понятие о счастье, а достичь его мы не можем. Мы видим образ истины, но в руках у нас остается лишь обман. Мы не способны ни пребывать в полном неведении, ни знать наверное, и это знак того, что мы были на той ступени совершенства, с которой, к несчастью, пали.

(Признаем же двойственность удела человеческого.)

(Признаем же, что человек бесконечно выше человека и что он непостижим для самого себя без помощи веры. Кто же не видит, что без знания о двойственности природы человеческой мы были бы в безнадежном неведении об истинной нашей природе.)

И все-таки как странно, что самая далекая от нашего понимания тайна – наследование греха – и есть та вещь, без которой мы никак не можем понимать самих себя.