Мысли - читать онлайн книгу. Автор: Блез Паскаль cтр.№ 24

Без сомнения, нет ничего столь оскорбительного для нашего разума, как слова, что грех первого человека сделал виновными тех, кто так удален от этого источника, что как будто никак не мог в том грехе соучаствовать. Такое продолжение кажется нам не просто невозможным. Оно представляется и крайне несправедливым, ибо что может более противоречить законам нашей жалкой справедливости, чем осуждение навечно ребенка, не имеющего воли к греху, к которому он как будто бы столь мало причастен и который был совершен за шесть тысяч лет до его рождения. Конечно, ничто нас не ранит так больно, как это учение. И однако без этой тайны, самой непостижимой из всех, мы остаемся непостижимы для самих себя. Запутанный узел нашей судьбы берет свои начала и концы в этой бездне. И потому человек более непостижен без знания этой тайны, чем эта тайна непостижна человеку.

(Посему кажется, что Господь, желая сделать сложность нашего бытия непонятной нам самим, запрятал этот узел так высоко, или, вернее сказать, так низко, что мы никак не можем до него добраться. Так что к истинному знанию о самих себе нас ведут не гордые усилия разума, но его бесхитростное смирение.)

(Эти положения, прочно покоящиеся на незыблемом основании религии, показывают нам, что есть две, равно непреходящие, истины веры.

Одна – что человек в первозданном состоянии или в состоянии благодати вознесен над всею природою, словно уподоблен Богу и сопричастен божескому естеству. Другая – что в состоянии испорченности и греха человек отпал от этого состояния и стал подобен животным. Два эти утверждения равно верны и непреложны.

Писание ясно нам это объясняет, говоря в несколько местах: deliciae meae cum filiis hominum ^[35] – effundam spiritum meum super omnem carnem ^[36] – dii estis ^[37]. И еще: omnis caro foenum ^[38], homo assimilatus est jumentis insipientibus et similis factus est illis ^[39], dixi in corde meo de filiis hominum ^[40].

Из чего явствует, что человек благодатью делается как бы подобен Богу и сопричастен божественному Его естеству, а без благодати становится подобен диким животным.)

132 (170). Развлечение. – Если бы человек был счастлив, блаженство его было бы тем полнее, чем меньше у него было бы развлечений, как у святых и Бога. Да; но разве наслаждаться развлечениями не значит быть счастливым?

– Нет; ведь развлечения приходят извне и от других; поэтому человек зависим во всем, тысяча случайностей могут его тревожить и приносить неизбежные огорчения.

133 (168). Развлечение.

Коль скоро люди не могут победить смерть, нищету, невежество, то чтобы стать счастливыми, они решили об этом не думать.

134 (169). Невзирая на все свои беды, он хочет быть счастливым и не может этого не хотеть.

Но как за это приняться. Для счастья ему надо бы стать бессмертным; поскольку этого он сделать не может, то счел за благо не давать себе думать о смерти.

135 (469). Я понимаю, что мог бы вовсе не быть, ибо мое «я» – это моя мысль; и это мыслящее «я» могло бы вовсе не быть, если бы мою мать убили до того, как зародилась моя душа; следовательно, я не могу себя считать существом необходимым. Я также не вечен и не бесконечен. Но я вижу ясно, что в природе есть существо необходимое, вечное и бесконечное.

136 (139). Развлечение.

Когда я стал думать о разнообразных треволнениях, подстерегающих людей, о трудах и опасностях, которым они подвергаются при Дворе, на войне, где родится столько стычек, страстей, отчаянных и зачастую неудачных начинаний, и т. д., – я говорил нередко, что все человеческие несчастья имеют один корень: неумение спокойно оставаться у себя в комнате. Если бы человек достаточно состоятельный умел жить в свое удовольствие у себя в доме, он не двинулся бы с места ради морского путешествия или осады крепости; люди покупают армейские должности так дорого потому только, что им невыносимо оставаться в городе, и они ищут бесед и развлечений в играх лишь оттого, что не могут безмятежно сидеть дома. И т. д.

Но когда я взглянул на дело пристальнее и, обнаружив корень всех наших несчастий, пожелал доискаться до их первопричины, то нашел одну очень важную – сам наш от природы горестный удел; мы слабы, смертны и так несчастны, что для нас нет утешения ни в чем, если мы задумаемся о нашем уделе всерьез.

В каком бы положении человек ни был, соберет ли он все сокровища, что могут нам принадлежать; получит ли он царский сан, высочайший в мире, – вообразите его, окруженного всеми желанными ему благами; но если он лишен развлечений и предоставлен догадкам и раздумьям о том, кто он есть, – это безмятежное блаженство не будет ему опорой, и он с неизбежностью придет к мыслям о том, что ему угрожает, о мятежах, которые могут случиться, наконец, о неминуемой смерти и болезнях; и вот, без того, что зовется развлечением, он несчастен, он несчастнее, чем последний из его подданных, если тот играет и развлекается.

(Итак, единственное благо людей состоит в развлечении от мыслей о своем уделе; это может быть какое-нибудь занятие, сбивающее мысли на другой путь, или какая-либо новая приятная страсть, их заполняющая, или игра, охота, увлекательное зрелище – одним словом, все, что зовется развлечением.)

Вот отчего людям так желанны игра и болтовня с женщинами, война, высокие чины. Не потому, что в них истинное счастье, и не потому, что кто-то думает, будто подлинное блаженство заключено в выигранных деньгах или затравленном зайце; подари их нам кто-нибудь, мы остались бы равнодушны. Нам нужны не мирная и праздная жизнь, позволяющая думать о нашем несчастливом уделе, и не опасности войны, и не тяготы службы; нам нужна суета, заглушающая эти мысли и развлекающая нас. Поэтому охота важнее, чем добыча.

Вот отчего люди так любят шум и движение. Вот отчего тюрьма – такое ужасное наказание, а наслаждение одиночеством – вещь непонятная. Величайшее блаженство королевского сана в том, что королей постоянно стараются развлекать и доставлять им всевозможные удовольствия. Король окружен людьми, занятыми только тем, как бы его развлечь и помешать ему думать о себе самом. Ибо какой бы он ни был великий король, стоит ему об этом задуматься – и он несчастен.

Вот и все, что люди смогли придумать, чтобы сделать себя счастливыми; и те, кто философствует по этому поводу и полагает, будто люди поступают совершенно неразумно, гоняясь целый день за зайцем, которого не захотели бы купить, вовсе не понимают нашей природы. Этот заяц не спас бы нас от мыслей о смерти и несчастьях, нас подстерегающих, а охота спасает. И потому совет, который дали Пирру, – начать с того покоя, которого он собирался искать путем стольких трудов, – оказалось так трудно исполнить.