Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - читать онлайн книгу. Автор: Рассел Хобан cтр.№ 9

– Нет, – сказал Яхин-Боаз матери, которая обратилась его женой. – Я хочу карту. Она оставалась у него в левой руке, а не в правой. Оставлена для меня.

Его жена покачала головой.

– Ты еще слишком мал для такой, – произнесла она. Вдруг стемнело, и они оказались в постели. Яхин-Боаз потянулся, чтобы коснуться ее, обнаружил между ними гроб и попытался его оттолкнуть.

С грохотом упала тумбочка, и Яхин-Боаз проснулся.

– В львиной, а не в правильной, – повторил он на родном языке. – Для меня.

– Что случилось? – спросила Гретель, садясь на кровати. Они всегда разговаривали между собой по-английски. Теперь она не понимала, что он говорит.

– Она моя, я уже большой для нее, – продолжал Яхин-Боаз на своем языке. – Что это за карта, что за океан, что там за время?

– Проснись, – сказала Гретель по-английски. – С тобой все в порядке?

– Что мы за время? – спросил Яхин-Боаз по-английски.

– Ты имеешь в виду, который час? – переспросила Гретель.

– Где время? – настаивал Яхин-Боаз.

– Сейчас четверть шестого, – ответила Гретель.

– Оно совсем не там, – произнес Яхин-Боаз. Сон выпал у него из ума. Он не смог ничего в нем вспомнить.

Матери Боаз-Яхина промыли желудок, и два дня она провела в постели.

– Не понимаю, из-за чего столько шума, – сказала она поначалу. – В пузырьке оставалась всего пара таблеток. Я не пыталась себя убить – я просто не могла заснуть, а одной таблетки никогда не хватает.

– А мне откуда было знать? – спросил Боаз-Яхин. – Я только увидел, что ты натворила в лавке, а потом нож и пустую склянку.

Позже мать сказала:

– Ты спас мне жизнь. Вы с врачом спасли мне жизнь.

– Ты, по-моему, говорила, что в пузырьке оставалось всего две таблетки? – спросил Боаз-Яхин.

Мать резко откинула голову, искоса мрачно взглянула на него. Ну и дурак же ты, должно быть, сказал этот взгляд.

Боаз-Яхин не знал, чему верить – истории про две таблетки или мрачному взгляду. Нипочем не угадаешь, что она сейчас отчудит, подумал он. Возьмет и сделается инвалидом, а я заботься о ней. Колокольчик звякает над дверью, а ее голос зовет сверху. Он сбежал и бросил меня прибирать за ним. Те два дня, что мать провела в постели, Боаз-Яхин сидел дома, а по вечерам в дом приходила Лайла и готовила для них.

В темной лавке по ночам Боаз-Яхин предавался любви с Лайлой, на полу между шкафами с картами. В темноте он смотрел на смутный отсвет ее тела, его частей, какие он теперь знал.

– Вот эту карту он у меня отобрать не сумеет, – произнес он. Они засмеялись в темной лавке.

Боаз-Яхин сделал третий рисунок: вновь умирающий лев прыгает на колесницу, кусает колесо. Только теперь обе стрелы не торчали в нем, обе стрелы лежали на земле у него под лапами. Копья все еще были у горла.

Он сделал четвертый рисунок: обе стрелы и одно копье под лапами льва.

Он сделал и пятый рисунок, где обе стрелы и оба копья лежали на земле под лапами льва, а вечером отправился на автобусе в городок около развалин дворца последнего царя. С собой он нес лишь свернутые в рулон рисунки.

Вновь шагал он от автостанции к безмолвной дороге под желтыми фонарями. На сей раз всё: стрекот сверчков, дальний лай собак, камни дорожной обочины у него под ногами – уже не звучало так, будто далеко от всего: все это – звуки того места, где он был.

Подойдя к цитадели, он, как и прежде, перебросил сверток с рисунками через сетчатую ограду и перелез сам. Вновь охранники пили кофе за окном, озаренным лампой дневного света. Под луною подошел он к зданию, где были барельефы львиной охоты. Как и прежде, дверь стояла незапертой.

Боаз-Яхин открыл ее, и зал львиной охоты с лунным светом, лившимся в стеклянные люки, стал теперь тем местом, где был Боаз-Яхин. То было место его времени, домашнее место. Здесь он пробудился и вышел из темного чулана, здесь плакал перед царем львов и царем колесниц. Здесь выговаривал свое имя и имя отца своего. Он знал это место, место знало его.

Боаз-Яхин строго прошел серединой зала в свете луны, сиявшей сквозь стеклянные люки. Остановился перед умирающим царем львов, посеребренным тусклым лунным светом: лев прыгал на колесницу, что вечно уносила царя прочь.

Боаз-Яхин раскатал рисунки, вынул из кармана камешки, чтобы ровно прижать их к полу.

Выложил первый рисунок на пол перед царем львов. На рисунке его, как и на барельефе перед ним, во льве было две стрелы, два копья у горла его.

– Стрелы жгут огнем, и сила наша убывает, – произнес Боаз-Яхин. – Копья остры и убивают. Колесо вращается и уносит нас во тьму.

Он взял второй рисунок, выложил поверх первого.

– Одна стрела выдернута, – объявил он. – Плоть, что истекала кровью, цела, невредима.

Он разостлал третий рисунок на втором.

– Выдернута вторая стрела, – сказал он. – Тьма гаснет. Сила возвращается.

Он накрыл третий рисунок четвертым.

– Первое копье лежит у нас под ногами. У копейщика царя пустые руки, – сказал он.

Он накрыл четвертый рисунок пятым, затем сделал шаг назад. В лунном свете глаза львиного царя смотрели на него из тени бровей.

– Второе копье, последнее оружие, царское копье, лежит у нас под ногами, – произнес Боаз-Яхин. – Мы возносимся вращеньем колеса, живые и сильные, неумирающие. Ничего нет меж нами и царем.

Большой город был тих, пели птицы, а небо теряло свою темноту. Часы сказали полпятого. Яхин-Боаз не мог спать дольше. Он встал с постели, оделся, сделал себе чашку кофе и вышел из дому.

Улица была влажна, а на мостовой лежали мокрые цветки с деревьев, нависавших над перилами. Улица поблескивала в синеватом свете фонарей и синем предрассветном свете с неба. Каркнула ворона, медленно хлопая крыльями над головой перед тем, как усесться на колпак над дымовой трубой. Вдоль по улице мягко прошелестело такси, наехало на один канализационный люк, другой, всякий раз дважды лязгая ими. Телефонная будка, словно большой красный абажур, освещала поникшие цветы каштана.

Шаги Яхин-Боаза звучали ранне-утренне. Шаги его, подумал он, повсюду в любой час. Иногда он с ними, порой – нет.

Перед ним была река и темная глыба моста под фонарями на фоне бледнеющего неба. Яхин-Боаз услышал, как позади лязгнул люк, и поймал себя на том, что ждет второго лязга, когда приподнявшийся край падает обратно. Но никаких машин он не услышал. Второй лязг не раздался.

Он оглянулся через плечо и увидел – меньше чем в сотне футов, в синей заре – льва. Тот был крупен, массивен, с тяжелой черной гривой. Он поднял голову, когда Яхин-Боаз повернулся, и теперь стоял без движенья одной лапой на крышке люка. Его глаза, ловя свет уличных фонарей, горели, как верные бледно-зеленые костры в тени его бровей.