– У вас был хороший отец, – сказал Боаз-Яхин.
Купец кивнул, снова плюнул в оконце рубки.
– Никто с ним не сравнится, – сказал он и вздохнул. – «Береги лодку и следуй за морем», – говорил он мне. Оставил мне ее по завещанию. И вот он я теперь. В этом рейсе апельсины, в следующем вино, сыр, оливки, что угодно. Неплохая жизнь, э? В смысле, этим мужчине и должно заниматься – не держать ресторан или что там еще на берегу. Разодетый все время, как господин, клиентуру приветствуешь, помнишь всех по именам, чтоб они важничали. Белые скатерти, цветы, щелкаешь пальцами, подзывая буфетчика. На стене – фреска с бухтой и гротами. Как ни крути, для некоторых и так – образ жизни. Тут всякие нужны, э?
– Да, – ответил Боаз-Яхин. – Думаю, да.
– Вот то-то и оно, – сказал купец. – Для меня, как и для отца моего, это море. Но другое всегда неплохо смотрится, знаешь, – то, чего у тебя нет, дорога, которой не пошел. – Он высунул руку в оконце, похлопал по стене рубки. – С «Ласточкой» не пропадешь, – добавил он. – Она у меня что надо.
Мимо проплывал берег – отрезки бурого, отрезки зеленого, старые рыжие скалы, утесы львиного цвета, развалины фортов, нефтяные резервуары, баки для воды, трубопроводы. Кварталы, плоскости и грани домов, крыши, стены, углы, разбросанные по склонам холмов, и каждый отбрасывает утреннюю тень. Белые стены, красные черепичные кровли, прорезанные черным окна и двери. Грозди лодок, выкрашенных в синий, выкрашенных в белый. Лодки парами и тройками, одиночные лодки проплывали мимо. Порою танкер, а то большой белый круизный лайнер. Чайка спорхнула с топа мачты, когда «Ласточка» устремилась в море, оставив берег за кормой. Соленый ветер пах морской глубиной.
– Где мы по карте? – спросил Боаз-Яхин ближе к полудню. Земли не было видно.
– Нет у меня карты, – ответил купец. – Морская карта – это картинка. Что толку от картинки, на которой нарисован океан, когда у тебя под рукой весь океан, – бери, читай. Мы в полусутках от порта и в двух сутках от цели. Держи этот курс, а я схожу чего-нибудь приготовлю.
Впервые оставшись один в рубке, Боаз-Яхин вдруг ощутил всю тяжесть моря, по которому тяжко плюхала «Ласточка», всю глубину и тяжесть его, вздымающиеся против ее старого днища. Движок равномерно пыхтел, гоня ее дальше. Она легко подчинялась штурвалу, когда Боаз-Яхин отдавал или принимал спицу, не отрывая глаз от подрагивавшей картушки компаса. Впереди по курсу солнечный свет танцевал на воде, и танцующий свет скакал на подволоке рубки, словно мистические сигналы, словно слова-вспышки неизвестного языка. Синий ялик тащился за кормой, словно детеныш лодки, шлепая носом по воде в кильватере «Ласточки», а его кильватерная струя поменьше кратко расходилась позади. Впереди жаром против неба и воды мерцал дым из трубы камбузной печки, в нем колыхались ближние и дальние образы других лодок и судов.
Иногда Боаз-Яхин видел, как лицо его отражается в стеклах рубки, припоминал бесстрастный лик царя, хмурую морду царя львов. На миг вернулось бытие-сольвом – и снова исчезло. Опять пустота, позыв вперед, к чему-то вышедшему из него.
Колесо царской колесницы, колесо у него в руке… Он чувствовал себя на грани понимания чего-то, но не мог двинуться дальше. Крепко держался за бытие там, где был.
На палубу вышел купец с салфеткой через руку, на подносе он нес накрытое блюдо, бутылку вина, корзинку с хлебом, бокал, прибор, чистую сложенную салфетку. Поднос он поставил на крышку люка, снял с руки салфетку, разостлал ее, аккуратно расставил все по местам: блюдо под крышкой, бутылку вина, корзинку с хлебом куда полагается, отступил, критически все осмотрел, а затем пришел на корму к оконцу рубки.
– Господский стол накрыт на террасе, – торжественно объявил он. – Штурвал возьму я. Сам уже поел внизу перед тем, как принести тебе обед.
Под крышкой обнаружился омлет, очень легкий и нежный, приправленный травами. Боаз-Яхин уселся на крышку люка и стал есть и пить, а купец смотрел на него из рубки, улыбаясь своей отчаянной улыбкой и показывая крупные зубы.
После обеда купец отправился вздремнуть, оставив Боаз-Яхина вести судно. А когда снова взялся за штурвал, сказал:
– Ночью будем стоять полную четырехчасовую вахту. – Вечером он велел Боаз-Яхину разогреть рагу из банки и сварить кофе и поужинал прямо в рубке. – Пока я останусь здесь, – сказал он Боаз-Яхину. – А ты можешь сходить поспать.
Когда купец разбудил Боаз-Яхина, на часах было два пополуночи. Боаз-Яхин выглянул из оконца темной рубки, но впереди не увидел ничего, кроме свеченья волны от носа в черноте ночи.
– А вы не боитесь оставлять меня одного за штурвалом на целых четыре часа? – спросил он. – Что мне делать, если что-нибудь пойдет не так?
– А что может пойти не так? – спросил купец. – Тебе остается только не спать и не пересекать курса больших кораблей. Ходовые огни у нас зажжены. Вот здесь можешь включить топовый огонь, если думаешь, что тебя кто-то не видит. Вот кнопка туманного горна. Я уже показывал тебе, как стоять за штурвалом и давать задний ход машине. Если захочешь отлить, можешь закрепить штурвал вот этими двумя огонами по обе стороны.
– А как мне остановить судно, если понадобится? – спросил Боаз-Яхин.
– Зачем?
– Не знаю. Но вдруг надо будет?
– Это тебе не автомобиль – надавил на тормоз и встал, – сказал купец. – И глубоко тут для якоря. Придется тебе огибать препятствия или давать машине задний ход, если что-то внезапно возникнет по носу. Учти, если заглушишь движок и выпустишь из рук штурвал, парус развернет судно против ветра, и оно резко сбавит ход, а затем постепенно остановится совсем. Так?
– Так, – сказал Боаз-Яхин.
Купец глянул на часы, переместил некоторые штырьки на своей навигационной доске, задал Боаз-Яхину новый курс по компасу.
– Через пару часов на горизонте по правому борту будет маяк, – сказал он. – После того как мы его пройдем, ничего не появится до самой моей вахты. Ты только держись того курса, что я тебе дал. Так?
– Так, – ответил Боаз-Яхин. Купец спустился в каюту, и Боаз-Яхин остался в темной рубке наедине со светящейся картушкой компаса и тусклыми зелеными глазками датчиков. Впереди, в черноте, от носа вечно разбегалась светящаяся волна, а деревянными глазами «Ласточка» слепо пялилась в ночь.
Спустя какое-то время одиночество стало уютным, темнота стала просто тем местом, где он был. Боаз-Яхин вспомнил дорогу к цитадели и развалины дворца, как в первый раз они показались ему совсем нигде, а потом стали тем местом, где он был. Колесо удобно лежало в руках. Отыскав отца, он просто скажет ему: «Можно мне мою карту, пожалуйста?» Ничего больше.
Возник свет, огонь маяка, что вращался и вспыхивал, но был он гораздо ближе, чем горизонт, гораздо скорее, нежели через пару часов, – и горел он по левому борту.
Он говорил – правый борт, подумал Боаз-Яхин, и он сказал, что появится огонь на горизонте через пару часов. Он со своей хрен́ овой доской и колышками. БоазЯхин заглушил движок, отпустил штурвал и спустился будить купца.